Гиперборей

С последним ударом шляпка штыря вмялась, просела между глыб стены. Теперь оттуда тянулась толстая кованая цепь, наполовину утонувшая в серой дорожной пыли. На щиколотке велета плотно сидело широкое харалужное кольцо, а цепь соединяла кольцо со штырем.

Велет отшвырнул молот и повернулся к народу. Молот был с наковальню — земля под ногами Гульчи дрогнула, глухо охнула. Широченные, как мост, плечи велета блестели, струйки пота сбегали по огромному лицу. Он был обнажен до пояса, широкие пластины груди были велики и мощны, живот бугрился мускулами. На плечи падали длинные, как стебли зрелой пшеницы, волосы, лоб велета перепоясал широкий ремень. На коричневом потном лице немыслимо ярко горели голубые глаза.

В толпе крикнули с надрывом:

— Потык!.. Дурень, не карай себя так... С кем не бывает!

Громко всхлипнула баба, заголосили ее соседки. В толпе загомонили, ропот был жалостливый. Велет развел огромные руки, сказал могучим звенящим голосом:

— Люди моего славного Киева! Отныне зверь не пробежит, птица не пролетит, змея не проползет в ворота неспрошенными! Клянусь вам великой клятвой — Отечеством!

Возле Олега захлюпали носом молодые девки. Мужики глядели с угрюмой жалостью и сочувствием. Кто-то ударил шапкой о земь, заорал:

— Михайло! Брось дурить. Крылья-то как? На цепи не разлетаешься!

Велет улыбнулся, словно солнце выглянуло из-за туч, в толпе с готовностью заулыбались, подались ближе к велету.

— Крылья как раз и погубили, — ответил он голосом урагана. — Слушайте! Будь проклят тот, кто принесет мне молот, дабы разбить цепь. Пусть отсохнет язык у того, кто покличет в дальние страны. Пусть поразят боги того, кто поднесет чару вина...

Его глаза на миг встретились с глазами Олега. Брови велета удивленно взлетели, губы дрогнули в виноватой улыбке, он чуть наклонил голову. Гульча быстро перевела взгляд на пещерника — тот опустил глаза, уже протискивался сквозь толпу, крепко держа коня за повод.

Из домов все еще выбегали люди, спешили к воротам. Олег шел посредине улицы, лицо было печальным. Проезжую часть вымостили стесанными бревнами — их уложили плотно одно к другому, а вдоль домов лежали втоптанные в землю камни. Дома по обе стороны улицы тянулись добротные, высокие, со слюдяными окнами. На крыше каждого дома и даже хаты красовался конек, ставни и стены были покрыты искусной резьбой.

Гульча крепилась долго, наконец спросила сердито:

— Он больной? У нас только больных сажают на цепь.

— Больной, — ответил Олег.

— Безумен?

— Болен любовью к городу. Это Михайло Потык — большая птица. В колыбели задавил медведя, потому нарекли Михайлой, а потыками поляне кличут больших птиц. Это велет, один из сыновей Велеса.

— Велес... это кто?

— Старый бог, — буркнул Олег. — Очень старый.

Ворота постоялого двора были распахнуты настежь. Туда въезжали и выезжали на подводах, запряженных смирными лошаденками и горячими восточными аргамаками, лихо врывались дружинники на крупных конях — звякающие, увешанные железом панцирей, доспехов, оружия. Двор был заставлен подводами, боевые кони отмахивались от назойливых мух у коновязи, от кузни бегом вели крупного храпящего жеребца. Пахло потом и навозом. Через двор торопилась баба с ведрами на коромысле. В сарае возник и сразу оборвался пронзительный визг свиньи, запахло паленой шерстью.

На пороге их встретил приземистый мужичок с раскосыми глазами. Чисто выбритая голова блестела от пота, заплывшие глазки быстро и оценивающе ощупали запыленную одежду Олега и Гульчи, вывернули их карманы и пересчитали монеты. В руках у него был огромный широкий нож. Вытер о засаленный передник, буркнул, перехватив взгляд Олега:

— Помогаю поварам. Есть комната на чердаке. Скоро освобождается. Голубятня, а не комната, но народу что-то набежало... На следующее лето пристрою еще теремок, будет просторнее.

— Возьмем голубятню. У нас четыре коня, останемся на два-три дня.

— Два человека, четыре коня, — сказал хозяин медленно. — Коням даем отборный овес — много уродило, воду носят из колодца... Это обойдется в гривну.

Гульча ахнула, подозрительно оглянулась на распахнутые ворота конюшни:

— Я сперва погляжу, как здесь содержат коней!

Дробно стуча по деревянным ступенькам, выбежал белоголовый отрок. Заученно схватил поводья, бегом повел к конюшне. Гульча с независимым видом пошла следом. Хозяин проводил ее прищуренным глазом, развел руками:

— Поляница?.. Тогда понятно. Пусть посмотрит.

Когда Гульча показалась в воротах снова, Олег понял, что стойла чистые, вода свежая, ясли с отборным овсом или пшеницей, а за лошадьми смотрят не хуже, чем за людьми. Впрочем, коней везде ценят.

Она кивнула издали, Олег выложил на широкую ладонь хозяина гривну. Тот уронил в щель передника, обернулся, что-то крикнул. Из дверей высунулась молоденькая девчушка, копия белоголового отрока.

— Тато, постоялец наверху собирается!

— Убери за ним, — бросил хозяин. — Полы вымой, постель замени. А вы, гости дорогие, сперва пообедайте, у меня хорошая корчма. Мужичье дичь привозит еще теплую, а свиней сами режем. Колодец во дворе, вода студеная.

Олег повернулся в сторону колодца, а хозяин, что-то вспомнив, звонко хлопнул себя по лбу, словно прибил комара с летучую мышь размером.

— Медвежатина жарится, живую рыбу привезли. Вам в сковородке или на вертелах?

— На угольях, — ответил Олег.

Он отвел Гульчу к колодцу, и они долго и с наслаждением мылись холодной водой. Рядом топтались кони, шумно цедили воду из длинного корыта. Подошел хмурый худой мужик, зачерпнул пару ведер, вылил в корыто. Гульча фыркала, плескала себе за ворот, сладострастно выгибала спину как кошка, которую гладят и чешут.

Уже освеженные, будто бы даже отдохнувшие, они перешагнули порог корчмы. В трапезной, как сразу отметил Олег, каждый ел за троих, пил за пятерых, шумел за дюжину. За широкими столами тесно, доски ломятся от жареного, пареного, печеного. В проходах между лавками сбиваются с ног двое отроков, разносят еду и питье. За уставленными столами теснятся прокаленные солнцем и ветрами мужики — рожи разбойничьи, глаза дерзкие. У хлеборобов облик другой, а это — изгои, дружинники, беглые, варяги, ушкуйники и прочие ловцы удачи, каких всегда в изобилии рождает белый свет.

За дощатой перегородкой — поварня, туда таскали воду, но помимо нее четыре широкие жаровни стояли еще и вдоль стен. Там под неусыпным присмотром гостей на ивовых прутьях жарилась, истекая соком, молодая медвежатина. Пахло мясом, луком, чесноком и острыми лесными травами. Отроки, рыская с подносами по трапезной, на ходу переворачивали прутья, капли жира срывались на темно-красные спекшиеся комья, шипело, вверх вметывались злые багровые огоньки.

Пока Олег с Гульчей пробирались между столами, он старался выглядеть угрожающим — в таких местах даже самый смирный мужик почему-то стремится обязательно влезть в драку, зацепить соседей, покуражиться. Кто-то удивленно присвистнул им вслед: