Гиппопотам
Шрифт:
– Тед! – Майкл с сигарой в зубах полупривстал из кресла. – Прости, что вытребовал тебя, точно проштрафившегося капрала. Я жду звонка из Южной Африки.
– Бизнес или политика?
Майкл широко известен обыкновением запускать лапы в дела государств-наций. По стенам кабинета развешены фотографии, на которых он ослепительно улыбается в камеры, приняв самые разные позы, свидетельствующие о близких отношениях с мировыми лидерами: на одной его рука обнимает за талию Валенсу, на другой он застыл бок о бок с Манделой, на третьей чокается стопочкой водки с Ельциным, на четвертой восседает с Арафатом на нелепо вызолоченной
177
Джеймс Эддисон Бейкер (р. 1930) – государственный деятель США, возглавлял предвыборную президентскую кампанию Джорджа Буша-старшего.
– Какая разница? В Йоханнесбурге есть табачная компания, к которой я присматриваюсь. Сам знаешь, Южная Африка – развивающаяся страна.
– Обожаю твой оптимизм.
Майкл отмахнулся рукой от кольца сигарного дыма, а заодно и от неуверенности всякого, кто ограничен настолько, чтобы сомневаться в нем.
– Итак, Тедвард. Что ты желал бы узнать?
Я поначалу не понял, о чем он? Потом до меня дошло, и по лицу моему расплылась широченная улыбка:
– Так ты надумал? Поможешь мне?
– Я и мои адвокаты получаем абсолютное право вето?
Я с силой закивал:
– Определенно. – Как будто до этого когда-нибудь дойдет.
Майкл немедля толкнул через стол стопку страниц – отпечатанных через один интервал, с узкими полями, сшитых зеленой нитью.
– Прочти и подпиши, – сказал он. – Поставь инициалы там, где я их поставил, и полную подпись там, где расписался я.
О пути сильных мира сего.
– Мне обязательно это читать? – спросил я.
– Тедвард, какой жалобный тон, совсем как у ребенка, которому слишком много задали на дом. Твоя «Баллада бездельника», должно быть, вылилась прямо из сердца. Да я прочитываю документы, которые объемистей этого в двадцать раз, сидя на толчке перед завтраком.
– Чего ж тогда удивляться, что у тебя геморрой, – сказал я.
– Ты знаешь о геморрое? – нахмурился Майкл.
– Мы сострадальцы, – торопливо сказал я. – Я понял все по тому, как ты усаживаешься.
– Ну писатели! Не такие уж вы и бездельники. Только все ваше дело – приглядываться к людям.
Как мило, что он в это верит.
– Так скажи мне, – произнес я, передразнивая одну из его излюбленных вводных фраз, – что в этих бумагах?
– Стандартный контракт на авторизованную биографию. Право на судебный запрет. Не волнуйся, там нет ничего, что помешает тебе получить полный авторский гонорар. Кстати, о гонорарах. Ты должен мне один пенни.
Он протянул через стол раскрытую ладонь.
– Как это? – Я удивленно уставился на него.
– Согласно закону, – сказал Майкл, – контракт не вступает в силу без выплаты вознаграждения. Кто-то кому-то, а заплатить должен. В документе, который ты вот-вот подпишешь, сказано, что за вознаграждение в сумме одного пенни я соглашаюсь сотрудничать с тобой при написании биографии, именуемой в дальнейшем «Материалом». Вот так. Один пенни, прошу.
Озадаченный этим
сочетанием юридической зауми с неподдельной серьезностью, я порылся в кармане брюк и достал монету.– Сдача с пяти пенсов у тебя найдется?
– Определенно. – Майкл поймал брошенную мной монету, выдвинул ящик стола, достал металлическую коробочку, покопался в ней и извлек два двух-пенсовика. – Четыре, пять, – сказал он. – Обменяемся рукопожатием, деловой партнер. Мы заключили сделку.
Я встал, чтобы пожать ему руку, но тут он расхохотался, повергнув меня в окончательное смущение.
– Тедвард! Улыбнись! Любая сделка требует, чтобы ее отметили.
– Извини, – сказал я. – Твоя серьезность внушила мне благоговейный страх.
– Вот тебе первый урок того, как мы работаем. Мрачная решительность до самого момента подписания и обмена рукопожатием. А после того как подписи поставлены и одна рука пожала другую, нас обуревает экстаз, который никакой любви и не снился.
Майкл поставил на стол два магнитофончика и нажал на обоих кнопки записи.
– По одному на каждого, – сказал он. – Просто чтобы мы с тобой знали, до чего уже добрались.
Так мы с ним и сидели, пока Майкл пересказывал историю своей жизни, прерываясь лишь для того, чтобы ответить на два звонка из Йоханнесбурга и на один зов к чаю да принять оттуда-отсюда четырнадцать факсов. Подробности нашего разговора, Джейн, я оставлю до уик-энда. Пока скажу лишь, что многое прояснилось.
Нынче утром, однако ж, случилось нечто довольно странное.
Я сполз сверху к завтраку, надеясь перехватить бекон, пока тот не обратился в подошву, и, как обычно, сидел один, с «Телеграф», у торца обеденного стола.
Вошла Патриция, раскрасневшаяся и взволнованная.
– Тед! – воскликнула она. – Как хорошо, что я вас застала.
– Выпейте кофе, – ответил я с некоторой холодностью. Я нахожу затруднительным изображать сердечность, общаясь с девицей, совсем недавно обозвавшей меня бородавочником, – как бы сильно не хотелось мне вбить мой кляп в ее дудку.
Кофе, однако, ее не интересовал. Что-то другое было у нее на уме. Причем далеко не дурное.
– Тед, простите мне все, что я наговорила вчера.
– О.
– Я так жалею об этом. Не знаю, что на меня нашло. Я нагрубила вам совершенно безобразным образом.
– Нисколько, нисколько.
– И вообще несла какую-то чушь.
В этот миг появился разыскивающий Логана Саймон – на обычно пустом лице его читалась тревога.
– По-моему, он работает в кабинете, – сказала Патриция. – Что-нибудь случилось?
– Да, в общем, нет. Я, собственно, насчет Сирени. Это папина кобыла. Похоже, ей лучше. Просто хотел сообщить ему, вот и все.
И он отвалил, оставив нас с Патрицией наедине. Она продолжила свои несколько натужные извинения:
– Понять не могу, почему я была так груба с вами. Последнее время мне приходилось несладко. Наверное, в этом все и дело. Вы, может быть, слышали, что мой… что Мартин, мужчина, с которым я жила, бросил меня. Я очень…
– Старушка, милая, – сказал я. – Прошу вас. Забудьте об этом.
– Просто мне показалось, что за обедом вы намекали на меня. Когда говорили о психиатрах. Понимаете, я тоже ходила к одному, вот и решила, что вам об этом известно и вы надо мной смеетесь.