Гиршуни

Орехова жена замолчала. Я не знал, что ей ответить. Что я не виноват в гибели ее мужа? Что я пытался его спасти, а он меня не послушал? Что ей нужно искать мужчину, задавленного насмерть в районе Вашингтон-сквер, в ночь с воскресенья на понедельник? Впрочем, полиция рано или поздно установит личность погибшего, даже если он был найден без документов, и тогда они придут к бедной Сандре сами, без приглашения.

— Извините, — сказал я. — Извините, Сандра.

— За что? — тихо спросила она. — Вам не за что извиняться. Ну, разве за то, что вы не помните моего имени. Меня зовут Венди. Венди, а не Сандра. Это так на него похоже. Так похоже.

Я попрощался и повесил трубку. Меня мутило. Я встал из-за стола и принялся ходить по комнате из угла в угол, чтобы хоть немного прийти в себя. Обычно это помогает привести мысли в порядок. Хотя какой, к черту, мог быть порядок в такой ситуации? Я стал невольным свидетелем убийства — на этот раз точно реального, а не придуманного, и это обязывало к действию. Но к какому, к какому?

Отправиться в полицию и просто рассказать все как есть, с самого начала? Ну да! Разбежался! У какого полицейского, усталого, замотанного, задавленного горами нераскрытых дел, хватит терпения выслушивать твой рассказ с самого начала? Тебя прервут уже на второй минуте и предложат воды, а потом в лучшем случае отправят к психологу, а скорее всего — за ворота. Начать с конца? Я, мол, знаю, что произошло убийство и, возможно, не одно.

— Так, так, — ответят тебе. — Это интересно. Пожалуйста, имена, адреса, факты.

— Понимаете, — скажешь ты. — У меня нет ни имен, ни адресов. Есть кличка, вернее, интернетовский ник убийцы: Милонгера.

— Но вы видели момент убийства? Труп? У вас есть вещественные доказательства?

— Нет, вещественных нет. И трупа я не видел. И самого убийства тоже.

— Тогда откуда же…

— Я прочитал об этом в интернете.

— Ах, в интернете. Ну-ну. А не расскажете ли нам, когда вас в последний раз госпитализировали по душевной болезни?

И так далее. Нет, идти в полицию мне попросту не с чем. Тогда что же делать? Что? Я бегал по комнате, вновь и вновь рассматривая и отбрасывая возможные варианты действий. Должно же быть что-то… Из любой ситуации всегда есть выход, даже из такой — как бы ее определить? — нестандартной. Ищи, ищи — требовал я от своего сознания, как неумелый дрессировщик — от издерганного, забитого, растерявшегося пса. Ищи, ищи… ты ведь можешь… хоть что, хоть какую-нибудь зацепочку, минимальную, но настоящую, доказанно настоящую…

Погоди! Стоп! В голове и в самом деле блеснуло что-то, ровно на секунду. Блеснуло и снова спряталось в дикой суматохе беспорядочных мыслей. Что это было? Что? Я не успел ухватить ни одной детали из этой драгоценной моментальной ясности, но одно знал точно: она объясняла если не все, то очень многое. Сжав голову обеими руками, я попытался восстановить последовательность своих предыдущих рассуждений. Как бы не так! Разве можно восстановить хаос? Черт!

Нет, не надо отчаиваться. Давай повторим последовательность действий — это проще. Так… это промелькнуло, когда я шел от двери мимо гиршуниного стола в направлении окна… Ну-ка, проделаем этот путь еще раз… Что-то снова шевельнулось на дне моего стонущего от перенапряжения сознания. Что это было? Проклятие, опять не успел! В следующий раз будь, пожалуйста, повнимательней. Я снова вернулся к двери и медленно двинулся прежним маршрутом, пристально вглядываясь в сумятицу своих бессвязных мыслей, в обрывки воспоминаний, в неясные очертания чувств.

Я обнаружил это ровно на полпути. Правда, находилось оно вовсе не там, где я его искал — не в голове. Это оказалось никакой не мыслью, и не воспоминанием, и не чувством, а самым что ни на есть материальным предметом. И лежал этот предмет на гиршунином столе, на месте, достаточно видном, чтобы я мог заметить его во время своих сиротских скитаний между дверью и окном. Это был огрызок карандаша, тот самый огрызок того самого карандаша!

Arkady569

Тип записи: частная

Невероятные неожиданности жизни невероятны еще и тем, что, произойдя, кажутся сами собой разумеющимися. После того, как я увидел карандаш Ореха на гиршунином столе и картина событий развернулась передо мной во всей ее безжалостной полноте, я поразился не столько ужасной сути открывшегося мне объяснения, сколько его непререкаемой логичности. Я искренне удивлялся тому, что так долго не догадывался, так упорно не видел очевидного. Разве не сам я рассуждал о реальности «виртуальных» персонажей, об их назначении выражать чьи-то скрытые от поверхностного взгляда желания и побуждения, об их тенденции быть чьим-то «вторым я»… да что там вторым! — первым! Отчего же я не заметил типичного случая такой подмены, когда она произошла под самым моим носом? Невероятно, просто невероятно!

Милонгеры не существовало в природе: был Гиршуни, воплотивший себя в Милонгеру, придумывавший ее истории, говоривший ее языком, одержимый ее сумасшедшими фобиями, ее человеконенавистничеством. Нет, не совсем так: и фобии, и человеконенавистничество, и одержимость не имели никакого отношения к эфемерной интернетовской Милонгере — это были свойства человека во плоти и крови, человека по имени Аркадий Гиршуни… человека? — нет, не человека! — помешанного ушастого суслика, полного злобы и отвращения ко всему, что вольно или невольно встает у него на пути!

Мир не принимал его, не считал его за своего — что ж, тем хуже для мира! Гиршуни-Милонгера платил миру той же монетой неприятия: он выбрал одиночество, концентрированное и враждебное к тем, кто по глупости или по неосторожности пытается проникнуть за его ядовитую оболочку. Гиршуни-Милонгера мстил всему миру, всем сразу, без разбора. Но и в этом «без разбора» существовало одно важное исключение — Жуглан, наш несчастный Грецкий Орех.

По-видимому, Орех олицетворял для Гиршуни грубую силу, хамство, фальшь, вранье и удушающую пошлость бытия. Помните мой рассказ о десятилетии класса, об Ореховой малолетке в кожаных штанах и о человеческой слизи? Можно было бы предположить, что Гиршуни задумал свою месть именно в этот позорный момент. Можно было бы, если бы тот случай не представлял собой всего лишь одно звено в длинной цепи унижений, одно из многих.

Сейчас, когда я задумываюсь об этом, мне становится особенно горько, горько, как никогда. Ну, казалось бы — что этому огромному, мощному, бесконечному миру до крошечного ничтожного суслика, до слабого комочка с необременяющим, заранее ограниченным, стандартным комплектом желаний и устремлений? Отчего бы миру не оставить это существо в покое, не дать ему дышать, мечтать потихонечку, тешить себя невинными самообманами — как всем, не более того? Это ведь так ненадолго, это ведь совсем на чуть-чуть: ну что такое миг его маленькой жизни по сравнению с триллионами световых лет, которыми меряет свои сутки мироздание? Зачем же тогда топтать? Зачем?

У вас может создаться ошибочное впечатление, будто я сочувствую Гиршуни. Это неверно — как можно сочувствовать убийце? Но я… как бы это сказать… я понимаю его. Наверное, он совершил ужасные вещи, но он сделал это в ответ. До этого я употребил слово «месть» — думаю, оно неуместно. Гиршуни-Милонгера не мстил — он защищался, возможно, даже в пределах необходимой самообороны. Согласитесь, это ведь невозможно — жить в таком унижении. Гиршуни просто возвращал себе чувство собственного достоинства, брал назад свое законное, принадлежащее ему по праву, грубо отобранное когда-то, неизвестно зачем и почему.