Гитлер против Сталина

В Берлине возникла критическая масса таланта, необычная концентрация одаренных индивидуальностей, создававшая редкостную творческую атмосферу. Художники побуждали друг друга к работе, соревновались между собой и влияли один на другого. С высоты прошедших лет модернизм видится одним из самых творческих периодов европейской истории. Мастера модернизма стали классиками, вошли в европейскую традицию, против которой при жизни восставали.

Двадцатые годы – это кинематограф, варьете, автомобильные гонки, джаз и танцевальная лихорадка. Началось повальное увлечение новыми танцами – чарльстон, джимми, фокстрот. В моде спорт, туризм, диета и забота о фигуре. Идеал красоты – спортивные фигуры и холодные глаза.

Темп новой жизни завораживал. Переменился весь духовный и общественный климат. Это была беспокойная, взвихренная, вибрирующая, необузданная и полная жизни эпоха. Рухнули прежние ценности и возникли новые. Молодежь с восторгом осваивала бесконечные возможности ХХ века. Прощай, все старое! Берлин становится одной из культурных столиц мира, на равных соревнуясь с Парижем. Веймарская республика с симпатией относилась ко всему новому в искусстве и жизни.

Но даже самые талантливые берлинцы не понимали, в какое плодотворное время они живут, не ценили республику. Общество раскололось. Одни питали надежды на радикальное переустройство жизни. Другие мрачно за ними наблюдали. Охваченная стремительным ритмом городской жизни интеллигенция не замечала другую сторону реальности – безработицу, инфляцию, нищету.

Инфляция за одну ночь делала богачами ловких спекулянтов, но на одного разбогатевшего приходились сотни и тысячи разоренных. Рядом с веселящейся молодежью – разочарованное и выброшенное на обочину старшее поколение, раненные и искалеченные в Первой мировой, нищие и озлобленные люди, которые не понимают, почему они проиграли войну. Они побеждали в одной битве за другой, а потом внезапно все рухнуло. Значит, их просто предали, думают они. Германию победил внутренний враг, объединившийся с врагом внешним. Они подозрительно наблюдают за всем происходящим.

Демократическая республика, политический либерализм, конституция – все это кажется чужим и чуждым, привезенным из-за границы, навязанным немецкому народу. Чем дальше, тем больше прежняя, утерянная жизнь казалась прекрасной и заманчивой, всего было вдоволь, цены были низкими, и был порядок, столько не воровали!

Провинция была средоточием самой ожесточенной реакции против любых современных веяний. Космополитизм столицы, открытость города противопоставлялись хранящей устои провинции, почве, народным традициям и национальному духу.

Городская, или как тогда говорили, асфальтовая цивилизация воспринималась как болезнь, разрушающая привычный образ жизни, подрывающая органические начала народной жизни. Многие люди испытывали страх перед всем новым, неизведанным, перед обновлением жизни, перед утратой всего привычного.

Почему Гитлеру удалось прийти к власти? Десятилетиями историки, экономисты и психологи пытаются найти ответ на этот вопрос. Была ли победа национальных социалистов неизбежной?

Слишком много немцев не хотели демократии. В первую очередь республику беспощадно ненавидела политическая элита. Общество захлестывала политическая озлобленность и взаимная ненависть. Веймарская система трещала под натиском слева и справа. Главный враг демократии находился, конечно, справа, но и левые своими нападками на молодое демократическое государство немало способствовали его разрушению.

Национально мыслящие круги, опора Гитлера, пинали республику как чуждую народу, как предающую национальные интересы. Левые топтали республику за нереализованность мечты о всеобщем равенстве и братстве. Они относились к республике высокомерно, а то и цинично и глумливо.

Либеральная интеллигенция с восторгом восприняла провозглашение Веймарской республики. Это казалось началом новой эры. Но восторг быстро уступил место разочарованию. То, на что надеялись, не сбылось. И они тоже стали критиковать государство, думая о том, что, может быть, народ еще не созрел для демократии?.. Огромное количество порядочных людей так и не научились любить республику и верить в ее будущее. Она казалась им триумфом посредственности.

«Лишь немногие немцы испытывали уважение или хотя бы относительную симпатию к Веймарской республике, – писал австрийский публицист Манес Шпербер, – ее с беспощадным упорством презирали и ненавидели и крайне правые, и крайне левые. Мелкая буржуазия и бедная часть среднего класса, ненавидя республику, страстно желали ей уничтожения… Вряд ли хоть кто-нибудь ставил ей в заслугу огромные достижения по возрождению обесчещенного, разбитого, обедневшего государства и тот культурный взлет, результаты которого через много лет после войны были признаны всеми».

Говорят, что это была республика без республиканцев, демократия без демократов… Веймарская конституция была рассчитана на готовность граждан принять демократическое политическое устройство. Но далеко не все были к этому готовы.

Между людьми демократических убеждений не было единства. Все сколько-нибудь заметные фигуры находились в ссоре друг с другом. Из-за раздоров, противоречий, неумения объединиться вся их политическая деятельность была обречена на провал. Раскол в среде демократов, их почти мистическая неспособность к консолидации, неумение разглядеть и оценить реального врага оказались роковыми для судьбы страны.

Не удалось создать блок умеренных, сознающих свою ответственность партий, поддерживающих конституцию, и тем самым дать отпор экстремистам. Партийные или личные симпатии и антипатии возобладали над общегосударственными интересами.

И демократы, бравируя своим пренебрежением к парламентской системе, говорили:

– Даже не помню, участвовал ли я в выборах, и уж тем более не помню, за кого голосовал.

Писатель Курт Тухольский, которому пришлось потом бежать от пришедших к власти национальных социалистов, разочарованно писал: «Что я должен делать? Бороться за республику? За какую? За эту? Да она сама этого не хочет».

Люди считали, что республика настолько прогнила, что незачем за нее сражаться и пытаться ее улучшить. Пусть она развалится, а на ее месте возникнет нечто новое, светлое и прекрасное. Левые насмешливо наблюдали за Гитлером и его штурмовиками и говорили, что даже имеет смысл дать ему власть на короткое время, чтобы он поскорее проявил свою несостоятельность и с треском провалился.

Казалось, что крах всей политической системы неизбежен, хотя на самом деле это было не так. Демократы пасовали перед отрядами наглеющих штурмовиков и не рисковали ссориться с будущей властью.

Завоевание власти. День за днем

31 декабря 1932 года. У Адольфа Гитлера и его подручных настроение хуже некуда. До прихода нацистов к власти центральный аппарат находился в этом доме, в партийном квартале, в самом центре Мюнхена. Вечером того же дня, на новогодней вечеринке, секретарь берлинского горкома партии Йозеф Геббельс многозначительно сказал Гитлеру:

– Я желаю вам власти.

Он много раз потом будет вспоминать собственные слова и считать себя пророком.