Гитлер. Последние десять дней. Рассказ очевидца. 1945

Сначала на британском транспортном самолете мы полетели в Штендаль. Там собралась эскадрилья британских гражданских самолетов маршала британских ВВС, представителя генерала Эйзенхауэра. После чего-то вроде победного облета вокруг Берлина мы все приземлились, мой самолет последним, на аэродром Темпельхоф. Для британских и американских лиц выстроился русский почетный караул с военным оркестром; с нашего места посадки мы издалека могли наблюдать эту церемонию. Чтобы сопровождать меня, мне выделили русского офицера — мне сказали, что это был старший квартирмейстер генерала Жукова, — он повез меня на одной машине, в то время как остальные из моей группы последовали за мной на других машинах.

Мы проехали через Бель-Альянс-плац по окраинам города в Карлсхорст, где нас высадили в небольшой пустующей вилле недалеко от казарм инженерно-саперного училища. Было примерно около часа пополудни. Мы были полностью предоставлены сами себе. Некоторое время спустя прибыл репортер и сделал несколько снимков, а еще через какое-то время приехал русский переводчик: он так и не смог сказать мне, когда будет происходить подписание акта о капитуляции; в любом случае мне еще на аэродроме дали его германскую копию.

Поэтому я мог сравнить версию, подписанную Йодлем, с формулировками этого нового акта; но я заметил лишь незначительные расхождения с оригиналом. Единственным существенным изменением была вставка условия, угрожающего наказанием войскам, которые не прекратят огонь и не сдадутся в условленное для этого время. Я сказал офицеру-переводчику, что я требую разговора с представителем генерала Жукова, поскольку я не стану безоговорочно подписывать такую вставку. Несколько часов спустя прибыл русский генерал с переводчиком, чтобы выслушать мои возражения; полагаю, это был начальник штаба Жукова.

Я объяснил, что я возражаю, потому что я не могу поручиться за то, что наш приказ о прекращении огня будет получен вовремя, в результате командиры подразделений могут с полным правом и не выполнить какие-либо подобные требования. Я потребовал, чтобы в акт был внесен пункт, что капитуляция должна вступить в силу только по истечении 24-часового срока после получения войсками этого приказа; только после этого положение о наказании должно вступить в действие. Примерно час спустя генерал вернулся и сообщил, что генерал Жуков согласен предоставить двенадцатичасовую отсрочку вместо двадцатичетырехчасовой. В заключение он попросил у меня документы, подтверждающие мои полномочия, поскольку представители победивших держав желают изучить их; я вскоре получу их обратно. Он добавил, что подписание акта состоится «ближе к вечеру».

Примерно в три часа дня русские девушки подали нам превосходный обед. Наше терпение подвергалось тяжкому испытанию. В пять часов нас проводили в другое здание и подали вечерний чай, но больше ничего не произошло. Мне вернули мои документы и сказали, что все в порядке, но, по всей видимости, еще не было известно, когда будет проходить подписание акта о капитуляции. В десять часов мое терпение кончилось, и я официально потребовал сообщить, когда же состоится подписание; мне сказали, что это должно произойти примерно через час. В течение вечера я велел принести из самолета наш скромный багаж, поскольку обратный вылет, на который мы рассчитывали, теперь был невозможен.

Незадолго до полуночи — в то время, когда акт о капитуляции должен был вступить в силу — меня и моих помощников проводили в столовую казарм. Когда часы стали бить, мы через боковую дверь вошли в большой зал столовой, и нас провели к длинному столу прямо напротив нас, где для меня и моих сопровождающих оставалось три свободных места; остальное наше окружение было вынуждено стоять позади нас. Все углы зала были переполнены и ярко освещены лампами. Три ряда стульев шли через всю длину зала, а один ряд, поперек его, был заполнен офицерами; генерал Жуков занимал председательское кресло с представителями Британии и Америки по обе стороны от него.

После того как начальник штаба Жукова положил передо мной акт о капитуляции на трех языках, я попросил его объяснить, почему оговорка, которую я потребовал, не была вставлена в пункты текста о наказании. Он подошел к Жукову и после коротких переговоров с ним, под моим пристальным взглядом, вернулся ко мне и сказал, что Жуков определенно согласен с моим требованием и что меры наказания не вступят в силу в течение следующих двенадцати часов.

Церемония началась с нескольких вступительных слов; затем Жуков спросил меня, прочитал ли я акт о капитуляции. Я ответил: «Да». Его вторым вопросом было, готов ли я признать его, поставив свою подпись. И вновь я громко ответил: «Да!» Церемония подписания тотчас же началась, после чего я первый подписал этот акт, подтверждая его. В заключение я и мои сопровождающие покинули зал через дверь прямо позади меня.

Мы вновь вернулись на нашу маленькую виллу, за вечер нам накрыли стол, скрипевший под тяжестью холодных закусок и различных вин, в то время как в остальных комнатах для каждого из нас приготовили по отдельной чистой постели. Официальный переводчик сказал мне, что придет русский генерал и что к его приходу будет подан ужин. Четверть часа спустя появился старший квартирмейстер Жукова и попросил нас приступить к ужину; он просил нас извинить его, поскольку он не может остаться. Эта еда, вероятно, более скромная, чем та, к которой мы привыкли, извинился он, но мы должны принять то, что есть. Я не мог воздержаться от ответа, что мы совершенно не привыкли к такой роскоши и таким обильным банкетам. Было заметно, что он явно польщен этим высказыванием.

Мы все полагали, что эта Sakuska было все, что подадут нам на стол на этом «завтраке у палача», поэтому мы все были уже совершенно насытившимися, когда узнали, что за этим еще последует горячее жаркое из мяса, а в конце нам подали целые тарелки свежей замороженной клубники, чего я раньше никогда не пробовал в своей жизни. Очевидно, что этот ужин нам приготовили в Берлинском гастрономическом ресторане, и даже вина были немецкого производства. После обеда офицер-переводчик покинул нас; по-видимому, он был за хозяина. Я назначил наш вылет назад на шесть часов утра, и мы все легли спать.

На следующее утро в шесть часов утра нам подали легкий завтрак. Поскольку я собирался уезжать примерно в пять тридцать, меня попросили подождать начальника штаба Жукова, который хотел поговорить со мной о нашем обратном перелете. Мы все стояли у наших машин и ждали отправления. Генерал попросил меня остаться в Берлине; они попытаются предоставить мне возможность из Берлина отдать приказ о прекращении огня нашим войскам на Восточном фронте, как я того требовал днем ранее при обсуждении условий пункта о наказании. Я ответил, что, если они смогут обеспечить мне радиосвязь, я тотчас же дам необходимые радиограммы; они должны передать мне немецкие шифры. Генерал вновь исчез, чтобы узнать решение Жукова. Он вернулся с новостью, что отправить эти радиограммы мне все-таки не удастся, но генерал Жуков, тем не менее, все-таки просит меня остаться в Берлине.

Теперь я понял, что они замышляли. Я настойчиво потребовал немедленного вылета во Фленсбург, поскольку мне нужно было как можно быстрее передать оттуда измененные условия капитуляции нашим войскам; в противном случае я не могу отвечать за последствия. Он должен сообщить своему генералу, что я добросовестно все подписал и доверял слову генерала Жукова, как офицера.

Десять минут спустя этот начальник штаба вернулся опять и сообщил, что мой самолет будет готов к взлету через час. Я поспешно забрался в свою машину вместе с Бюркнером, Бём-Таттельбахом и переводчиком; эти господа заметили предпринятые попытки задержать меня еще более ясно, чем я сам, — по крайней мере, не менее.