Гитлер
Шрифт:
Начало операции по «Желтому плану» переносили 30 раз, большей частью по той причине, что зима выдалась необычайно суровая – пришлось даже закрыть школы, театры и некоторые мастерские. Геббельс, как и многие другие, работавший укрывшись пледом, говорил о «сибирском морозе». За время этого долгого ожидания случилось несколько неприятностей. Например, вышла книга бывшего президента сената Данцига Раушнинга, в которой пересказывались его беседы с Гитлером. Геббельс всегда считал Раушнинга самым умным и опасным противником, которого стоило немалых трудов нейтрализовать, поскольку тот как никто владел искусством «смешивать правду и вымысел». В довершение несчастий «толстушка Вагнер» – сестра Виланда Фридлинда – начала публиковать в английской прессе свои «откровения» по поводу фюрера, в том числе его отзывы о Муссолини. Наконец, трибунал НСДАП завел дело против одного из самых старых и верных соратников Гитлера гауляйтера Франконии Юлиуса Штрейхера по обвинению в сексуальных
Отношения с Италией также оставляли желать лучшего, и Гитлеру пришлось писать дуче письмо с объяснением того, что в СССР произошли капитальные изменения в сторону укрепления националистической идеологии. 18 марта состоялась встреча в Бреннере, после которой итальянский диктатор вернулся на прямой путь, нужный оси: он пообещал отказаться от общения с Полем Рено, поскольку не желал обсуждать с ним фашизм.
В начале мая погода улучшилась. В результате мер по усилению голландской армии выяснилось, что имеются весьма серьезные основания опасаться массового дезертирства, и было решено назначить операцию на 10 мая. Накануне Гитлер покинул Берлин – официально было объявлено, что он едет в Скандинавию, – чтобы посетить свою новую штаб-квартиру возле Мюнстера – «гнездо на скале». В этом бункере вместе с ним поселились Шауб, Кейтель и слуга; во втором бункере разместились Йодль, три адъютанта фюрера и адъютант Кейтеля, а также доктор Брандт. Третий бункер служил столовой и залом для совещаний. Оставшаяся часть свиты фюрера поселилась в близлежащей деревне.
По мнению военного историка, потенциал вермахта к моменту нападения был примерно равен потенциалу его противников, немного уступая в численности войск, но превосходя по технической оснащенности. Танки противников Германии превосходили немецкие, но противотанковое и противовоздушное вооружение было у них значительно хуже. У французов было недостаточно истребителей и бомбардировщиков, зато английская авиация была лучше немецкой. Главной слабостью союзников стала плохая поддержка сухопутных сил авиацией, а также отсутствие отлаженной связи. Они не поняли, что использование танков означало настоящую революцию в искусстве войны, и были буквально раздавлены механической силой.
Несмотря на все военные хитрости Гитлера, голландцев и бельгийцев не удалось застать врасплох. Два моста через Маас – к югу и к северу от Маастрихта – были заранее взорваны. Немецкий батальон, которому отводилась роль «троянского коня» и которого ради этого переодели в голландскую форму, понес тяжелые потери. Но вот на канале Альберта до высадки парашютистов успели взорвать всего один мост. Уже на первые сутки нападения, в 16 часов 30 минут, Гитлеру доложили, что 4-я танковая дивизия переправилась через Маас. Форт Эбен-Эмаэль капитулировал к полудню следующего дня. Сражение продолжалось четыре дня. Роттердам подвергся массированной бомбардировке, в результате которой погибло 800 человек из гражданского населения (великий скульптор Цадкин увековечил память этих людей в своем выдающемся творении). Голландская армия капитулировала 15 мая 1940 года. Гитлер отдал приказ о триумфальном вступлении в Амстердам его личной гвардии СС и 9-й бронетанковой дивизии. Королева Вильгельмина и правительство укрылись в Лондоне.
Бельгийская армия продолжала доблестно сражаться до 28 мая, вызвав даже восхищение Гитлера. Король Леопольд III оставался в стране, хотя правительство чуть позже перебралось в Лондон.
Гитлер постоянно звонил Геббельсу, информируя его о ходе сражения и интересуясь, как ведется пропаганда. Ему удалось захватить бельгийские и голландские передатчики и с их помощью развернуть целую сеть радиовещания для деморализации Франции. 16 мая он записал: то, что сейчас происходит, это «история, написанная кровью и железом», – пример одного из героических стереотипов, которыми питался его режим. Один из «придворных поэтов» рейха Анакер сочинил песню антифранцузского содержания, положенную на музыку авторов многих нацистских гимнов Гермсом Нилом.
Между тем 19-й армейский корпус Гудериана, входивший в бронетанковую группу генерала Клейста, перешел Масс к северу и к югу от Седана. К 16 мая здесь образовалась широкая брешь, в которую хлынули танки, достигшие Лаона. Французская столица оставалась в двух днях перехода. Командующий парижским гарнизоном посоветовал правительству покинуть город. На лужайках возле набережной Орсэ горели костры – жгли архивы. В тот же день в Париж прибыл Черчилль, 10 мая занявший пост премьер-министра правительства национального согласия, для организации нового Высшего союзнического совета. Его поставили в известность о том, что Франция не располагает никакими стратегическими ресурсами. 17 мая Поль Рено связался по телефону с генералом Вейганом и потребовал смещения Гамелена и введения в правительство «победителя при Вердене» маршала Петена. Внутри немецкого командования в этот момент разгорелись споры между «сторонниками прогресса» и представителями «старой школы». Гитлер осторожничал: он не собирался недооценивать
способности французской армии. Гальдер предлагал устроить прорыв бронетанковой техники на юго-западе, минуя Эну, но фюрер, которого поддержал Рундштедт, 16 мая приказал временно остановить продвижение 41-го и 19-го армейских корпусов, как только они достигнут Уазы. В ОКГ волновались значительно меньше; отсюда пришел приказ, в соответствии с которым подхода пехоты следовало ждать только уязвимым поездам, тогда как танки могли продолжать наступление. Клейст, следовавший указаниям Гитлера, схлестнулся с Гудерианом, которому не терпелось продолжать наступление. Разъяренный, Гудериан потребовал отставки, однако тут вмешался генерал Лист, предложивший компромисс: пусть движение вперед по направлению к побережью продолжается, но только силами отрядов, ведущих разведку боем.20 мая немецкие танки, не заботясь об охране тылов, ворвались в Амьен и Аббевиль. «Взмах серпа» почти завершился. Соединения Клейста двинулись к Булони и Кале, грозя отрезать от побережья союзнические силы, сосредоточенные возле Валансьена. Прорыв к Сомме, на котором настаивал Гамелен и который в общих чертах был повторен планом Вейгана, в конце концов оказался химерой. О том, что сражение уже проиграно, первыми сообразили англичане; они начали отводить британский экспедиционный корпус для погрузки на суда. 26 мая из Лондона, где решили, что положение слишком опасно, пришел приказ об отступлении (операция «Динамо»).
Если ситуация усугубится, возможно, придется пойти на капитуляцию. Французская сторона не была вовремя проинформирована об этом решении. Вейган приказал своим частям любой ценой удерживать мосты возле Дюнкерка и Кале. Об отплытии британского экспедиционного корпуса он узнал только 28 мая. 29-го генерал Жорж обратился к англичанам с просьбой об эвакуации французов. 31 мая на совещании Высшего союзнического совета в Париже, на котором Черчилль предостерег участников от взаимных упреков как «товарищей по несчастью», было решено защищать плацдармы перед мостами до последней капли крови. 4 июня удалось эвакуировать 330 тыс. человек (200 тыс. английских солдат и 130 тыс. французских, не считая небольшого числа бельгийских). Это стало возможным благодаря героизму пяти французских дивизий, но также тому факту, что немецкие танки на 48 часов приостановили наступление.
Эта неожиданная передышка послужила основой множеству разнообразных комментариев. Так, кое-кто утверждал, что Гитлер намеренно позволил англичанам эвакуироваться, не желая причинять им вреда. Разумеется, подобные предположения далеки от истины. Фюрер просто неверно оценил ситуацию. Его уже давно мучило беспокойство по поводу левого фланга, и он не соглашался с ОКГ, предлагавшим, в соответствии со старым планом Шлиффена, повернуть часть войск группы армий «А» к западу и тем самым помешать противнику соединиться для создания новой линии обороны. Гитлер считал, что осторожность требует вначале объединить все моторизованные соединения между Аррасом и Этаплем и здесь ждать подхода пехоты. В отличие от Гальдера, Гитлер хотел сделать паузу между двумя фазами кампании. Поэтому он запретил быстроходным отрядам прорываться к северо-востоку, где часть группы армий «А» могла бы послужить «молотом», а часть группы армий «В» – «наковальней». Таким образом, его решение было в основном продиктовано желанием сохранить танки. Немцы, в частности Гитлер, так и не поняли, что упустили чрезвычайно благоприятную ситуацию, и предпочли доверить завершение операции пехотным соединениям. Для окончательного уничтожения противника фюрер намеревался использовать авиацию, и Геринг предоставил ему достаточное количество самолетов.
Однако немецкая авиация к этому времени уже была достаточно ослаблена; самолетам зачастую приходилось взлетать с баз, расположенных далеко от линии фронта; к тому же они подвергались атакам английским «спитфайров» и французских «ДСА» и не смогли выполнить задачу, возложенную на них маршалом. Свою роль сыграла и ухудшившаяся погода. 3 июня авиация получила приказ бомбить самолетостроительные заводы и военно-воздушные базы в окрестностях Парижа.
Поэтому успех операции «Динамо» обеспечила не «забота» фюрера о британцах, а тот факт, что Гитлер и Рундштедт слишком поздно оценили реальную обстановку. Для историка эти тактические и оперативные детали имеют меньшее значение, чем признание того, что Гитлер постоянно поддерживал Рундштедта и заставил Браухича отменить уже отданный приказ. Как заметил генерал Клюге, обстановка, сложившаяся в результате этих шагов, весьма напоминала лоскутное одеяло.
Перед началом второй фазы кампании Гитлер в окружении толпы партийных функционеров посетил Брюссель, побывал на полях сражений во Фландрии, заехал в Лилль и спустился в старые окопы, в которых сам сидел в годы прошлой войны. Кроме того, он принял у себя шефа контрразведки адмирала Канариса и Геббельса. На словах сокрушаясь о несчастной судьбе беженцев, на деле фюрер чувствовал себя прекрасно – лучше, чем когда-либо с начала западной кампании. Недовольство у него вызывал только собственный непомерный аппетит. Похоже, что битвы, кровь и разрушения действительно позволяли ему окунуться в родную стихию.