Главная профессия — разведка

Мне показалось, что за мной либо скрытно наблюдают, либо, скорее всего, снимают скрытой камерой и записывают наш разговор.

Под благовидным предлогом я встал в середине обеда и вышел в переднюю, пытаясь посмотреть, что же находится за стеной, которая была напротив меня в ресторане. Оказалось, что там было какое-то помещение, не относящееся к ресторану, и, видимо, имевшее отдельный вход. Мои подозрения только усилились. В дальнейшем пришлось сделать малоутешительный вывод, что мой контакт с Джоном попал в поле зрения ЦРУ, и Джон начал встречаться со мной под их контролем.

Я сократил общение с Джоном и разработал совместно с центром тактику своего поведения. Скажу сразу, что в каких-то серьёзных операциях по дезинформации американцев мы этот канал не использовали, так как не было полной уверенности в том, что Джон находится под контролем ЦРУ. Кроме того, через несколько месяцев Джон был переведен в другую страну, чётко по истечении срока своего пребывания, как это принято у американцев. Так закончилась моя связь с американским советником, которая поначалу представлялась весьма интересной.

В Женеве у меня возникло несколько, как говорят в разведке, нейтральных связей. Т. е. связей в интересах службы, когда не ставится задача не афишировать тот или иной первоначальный контакт. Нейтральные связи, несомненно, нужны и полезны. Они дают возможность лучше видеть общую обстановку в стране и возможность спецслужбам противника, контрразведке страны пребывания видеть, что твоя деятельность не наносит ущерба стране и является составной частью обычной работы дипломата. Эти связи обычно быстро попадают в поле зрения контрразведки и волей-неволей становятся объектом её внимания. Это естественно, когда ты не стараешься скрывать телефонные звонки из нашего учреждения, встречи в городе в широко посещаемых местах и тому подобное. Но, как известно, для спецслужб такие контакты всё равно — работа. Мой любимый автор романов о разведке Джон Ла Карре написал: «Контрразведчики подобны волкам, грызущим обглоданные кости, — у них нужно отобрать эти кости и заставить найти себе новую добычу». Замечание справедливо для всех контрразведывательных служб мира, в том числе и для нашей. Одной из организаций, которой я должен был заниматься по прикрытию в Женеве, был Межпарламентский союз. Я в начале моего пребывания в Швейцарии посетил миссию этого Союза. Она находилась недалеко от нашего представительства в симпатичном особняке. Что важно, постоянным секретарём этого Союза оказался мой старый знакомый по работе в ЮНЕСКО Джузеппе Бади, итальянец. Он работал в ЮНЕСКО в отделе международных связей в секретариате Генерального директора. Мы были одного возраста и относились друг к другу с симпатией. Встретились мы в Женеве как старые знакомые. Персонал в офисе Союза был невелик: один сотрудник и секретарь. Джузеппе охотно делился со мной новостями по работе парламентариев. Наши делегации из Верховного Совета регулярно бывали в Женеве, и я в какой-то степени занимался ими и при необходимости в ходе каких-то встреч или совещаний давал по подсказке Бади полезные советы. Вскоре в Межпарламентском союзе появилась ещё одна вакансия сотрудника, и на эту должность парламенты ряда стран выдвинули своих кандидатов. Свою кандидатуру выставил и Советский Союз. Наш кандидат на эту скромную должность приезжал на «смотрины» в Женеву, и я его представлял в штаб-квартире Союза. Это был молодой, очень симпатичный человек и благодаря моей поддержке он был принят на эту должность.

Среди моих знакомых «нейтральных связей» был один крупный швейцарский издатель Нажель. Он был француз, но его издательство находилось в Женеве. Издательство специализировалось на выпуске туристических справочников по некоторым странам. Эти справочники так и назывались, например «Nagels/Italia». Также он специализировался на издании альбомов по искусству. Нажель несколько раз бывал в Москве, участвуя в подготовке альбома по Третьяковской галерее. У него в мастерской делали литографии малоизвестных на Западе картин, и в первую очередь — старинных икон. Я помню, что он гордился литографией «Троицы» Рублёва. Нажель очень любил посещать наши приёмы и охотно поддерживал со мной дружеские отношения.

На одном из приёмов со мной познакомился швейцарец, назовём его Шарер. Он сказал, что ему от властей города стало известно, что советское представительство при ООН ищет для советского консульства помещение. Также Шарер сообщил, что он владелец особняка в центре Женевы и готов предложить нам это здание на продажу. Для меня это предложение было неожиданным, но швейцарец был мне симпатичен, и я согласился встретиться с ним через какое-то время и посмотреть особняк. Этот дом был очень хорош и, на мой взгляд, подходил для консульства: большие комнаты, два этажа, свой садик и парковка — и всё это в центре. Шарер уже на второй встрече рассказал, что он несколько лет работал финансовым советником правительства Либерии на очень хорошем жаловании, что позволило ему купить этот дом, но сейчас живёт в пятнадцати километрах от Женевы на берегу озера, и особняк в Женеве ему попросту не нужен. Продать женевский дом под консульство для африканской страны ему предлагают, но он этого никак не хочет, так как очень устал от африканцев, проработав не один год практически министром финансов в Африке. Я пригласил нашего представителя, посла Миронову, посмотреть особняк как возможный вариант помещения для консульства, и мы поехали смотреть дом. Помещение ей очень понравилось, и она заявила, что передаст предложение в Москву. Вскоре приехала московская комиссия, и к обоюдному удовольствию через некоторое время дело сладилось. Мы открыли консульство в Женеве, которое расположилось в вышеуказанном особняке. Шарер продал дом даже со значительным количеством мебели, не включая её в стоимость сделки. Я предложил ему иногда встречаться. Он был даже интересен мне своей осведомлённостью в текущих делах Женевы.

Однажды он пригласил Зою Васильевну Миронову и меня к себе домой на ужин. Зоя согласилась, тем более что за многие годы работы в Швейцарии никогда не была у швейцарцев дома. Мы отправились на ужин вдвоём. Больше за столом, кроме нас и пары Шарера никого не было. Ужин прошёл очень мило, и прощаясь, хозяин вручил нам подарки.

Это были две бутылки, как он нам сказал, арманьяка. Бутылки были коньячные, но без этикеток, залитые сургучом, упакованные в коробки из красного дерева и снабженные сертификатами. В сертификате было указано, что в бутылке находится арманьяк разлива 1910 года, района Бордо и т. д. Шарер рассказал, что в 1945 году, за месяц до капитуляции Германии, в Швейцарии «задержался» небольшой эшелон с вещами для Геринга (награбленными, конечно же). В этом эшелоне была и пятисотлитровая бочка старого арманьяка. Германия рухнула, поезд Геринга с антиквариатом был конфискован швейцарскими властями, и вскоре содержимое его вагонов было продано с аукциона. Шарер сумел купить эту бочку арманьяка. Но в условиях продажи было строго записано, что арманьяк не может поступить в продажу ни в каком варианте. Он может потребляться только лично покупателем или являться предметом его личного дарения. Я сохранил бутылку до окончания командировки и приезда в Москву, где я с друзьями и распил этот напиток. Скажу, что особого восторга не было. Напиток, видимо, уже перестоял, а перевозки и разлив тоже, видимо, нарушили его особые ароматы, вкусовые оттенки и свойства.

Товарищи, работавшие в Женеве по линии «Кр» заслуживают самых лестных слов, они работали с полной отдачей сил. Но вот однажды произошёл неожиданный сбой. Из Москвы за подписью первого заместителя начальника разведки Бориса Иванова поступила большая и грозная телеграмма. В ней было приказано провести расследование и срочно доложить о следующем: как могло произойти, что наш работник «полностью расшифровался перед посторонними людьми» и вел разговоры о работе разведки, называя даже имена разведчиков. Этим сотрудником был назван наш товарищ Вадим Мельников. Вадим был в первой командировке, он был на хорошем счету, напористо работал, в том числе по «главному противнику», и никаких замечаний не имел до этого момента.

Я тут же вызвал Вадима, прямо высказал ему претензии, возникшие в Центре на базе их собственной (нам неизвестной) информации. Мельников, надо отдать ему справедливость, откровенно сообщил следующее. Он, находясь у себя дома на городской квартире без жены (жена уехала в Москву повидать сына), немного выпил и решил навестить соседей, семью наших ооновских переводчиков. Но соседка была в этот вечер без мужа, её муж, как оказалось, находился в командировке на какой-то конференции по линии ООН в Африке. Такие поездки переводчиков случались довольно часто. Вадим, видимо, «распустил пушистый хвост» и отправился к соседке «за спичками». Она была не одна, в гостях у неё была подруга из Москвы, находящаяся в Женеве в качестве переводчика с одной из делегаций. За «чашкой чая» Вадим начал заливаться соловьем в присутствии двух симпатичных дам. Наговорил, что он лично знает всех великих разведчиков, например Кима Филби, и т. п. Я уверен, что о своей конкретной работе ни в Москве, ни в Женеве он не говорил. Но факт имел место, и Мельников должен был понимать, что подруга соседки может быть человеком наших служб, «опекающих» всякие делегации за рубежом.

Так оно и случилось. Подруге нечего было докладывать по поведению делегации, и она подробно изложила в Москве, может быть, ещё и приукрасив, все «откровения» Вадима. Это донесение легло во 2-е Главное управление, а они не преминули доложить всё прямо председателю КГБ.

Далее становится понятной реакция нашего начальства. Я со своей стороны подробно, в максимально мягких тонах, написал всю историю в Центр, отметив, что Мельников работает хорошо и полностью понимает свою ошибку. Но получил быстрый и однозначный ответ: свернуть все дела Вадима в Женеве и откомандировать его в Союз под любым для представительства предлогом. Вадима в Москве слушать особо не стали и в Центре не оставили, а через какое-то время направили во Владимир на курсы подготовки пограничников для работы в комендатурах наших посольств за рубежом.

Как понимает читатель, я получил серьёзное устное замечание за недостаточную воспитательную работу с подчинёнными.

Уже к концу четвёртого года работы в Швейцарии произошло небольшое событие, которое могло бы полностью перевернуть мою жизнь. В это время постоянным представителем Советского Союза в ранге посла при ЮНЕСКО был Пирадов, зять всесильного министра иностранных дел, члена Политбюро ЦК КПСС Андрея Андреевича Громыко. Пирадов регулярно приезжал в Женеву по делам: для участия в работе некоторых делегаций. В частности, он принимал участие в работе конференции по вопросам космического пространства, которая длительное время работала в Женеве. Я был хорошо знаком с Пирадовым и по делам в ООН, и в личном плане. В один из приездов он пригласил меня на разговор и без обиняков предложил пойти работать в ЮНЕСКО на должность заместителя генерального директора. Прежде чем сделать мне такое предложение, он тщательно подготовился и заявил, что сумел ознакомиться с характеристикой моей работы в ЮНЕСКО, которая была подписана директором департамента, известным английским ученым Маршаллом. Также он заявил, что должность заместителя ЮНЕСКО закреплена за Советским Союзом, и что я, как «бывший кадровый сотрудник» организации, проработавший в ней около 5 лет, хотя и на небольшом посту, являюсь очень подходящей кандидатурой. Он прямо сказал, что ни в Париже (со стороны Совета ЮНЕСКО), ни в Москве (Пирадов берёт это на себя) никаких препятствий не будет. Нужно только моё согласие. Я помню, что я сказал Пирадову, что нахожусь на специфической службе (он знал об этом) и никаких переговоров вне рамок службы вести не могу и не буду. Мой оппонент отнёсся с пониманием к моей позиции и попросил на следующий день сказать только «да» или «нет». На другой день я сказал: «Нет». Но видимо, это прозвучало не очень твёрдо, а он был человек напористый — позднее поставил этот вопрос каким-то образом в Москве. Вскоре мне от начальства был задан вопрос, получал ли я предложение от Пирадова; если получал, то как отреагировал. Я спокойно ответил, что от такого предложения, сделанного мне два месяца назад в Женеве, я отказался и теперь придерживаюсь этой же позиции. Вопрос был закрыт. Хочу признаться, что предложение стать заместителем генерального директора ЮНЕСКО было очень соблазнительным, как в материальном плане, так и в плане возможности работать в Париже. Париж есть Париж. Но я в то время был уже очень привязан к своей работе — более двадцати лет в разведке. Дела в Женеве шли хорошо, и желания менять колею не было. Свою роль в то время сыграл консерватизм мышления. Но главным было то, что я любил свою профессию — разведка — и никак не хотел менять эту главную профессию моей жизни.

Большим украшением моего пребывания в Женеве явился тот факт, что я достаточно успешно освоил великолепный вид спорта — горные лыжи. Это огромный стимул поддержания хорошей рабочей формы и прекрасная возможность снятия психологической нагрузки, связанной со службой в разведке.

Горные лыжи играют немалую роль не только в вопросе развития туризма в Швейцарии, но и в решении серьёзных социальных проблем. Мой хороший знакомый, член женевского парламента, рассказал мне, что спорт вообще, а горные лыжи в частности, сыграли и играют значительную роль в борьбе с пьянством в Швейцарии, особенно среди молодёжи. После войны, в первые мирные годы, специалисты правительства Швейцарии отметили заметное увеличение потребления алкоголя в стране. Отмечалось даже развитие настоящего, не характерного для Швейцарии, пьянства. Вопрос изучался специальной группой социологов, которая вынесла свои рекомендации по борьбе с алкоголизмом. В частности, внимание было обращено на то, что тот, кто много времени посвящает лыжам, не пьёт. Горнолыжники вообще пить не могут, так как алкоголь резко снижает реакцию и нормальную работу вестибулярного аппарата. Власти начали поощрять пропаганду горных лыж. Специальным законом в школах всей страны был введён обязательный спортивный день — четверг. Всюду, где это только возможно было, в четверг школьники выезжали со своими классными наставниками на горнолыжные станции. Все подъёмники по четвергам для школьников работали бесплатно. Я сам наблюдал, как учителя разбивали классы малышей на четвёрки, становились во главе одной из четвёрок, а если не могли, то просто дежурили у автобусов, а четвёрки возглавляли старшеклассники, уже хорошо освоившие лыжи. Далее все четвёрками гуськом отправлялись к горе. Каждый школьник на груди имел карточку со своей фотографией, дающую право использовать любой подъёмник бесплатно. Эти меры послужили толчком и для развития других видов спорта.