Главный свидетель

Около дюжины просперовских семей устроили что-то вроде карнавала. Холодный воздух пропитался запахом гари и дыма многочисленных костров, на которых в огромных закопченных котлах, буря и пенясь, кипела вода.

На опушке стайка ребятишек весело играла в пятнашки. Возле пикапа тут же собрались подростки, с шумом и гамом о чем-то беззаботно болтая.

Празднично настроенная публика радостно загудела при виде Бернвудов. Кто-то тут же передал Кендал кофе, и она с удовольствием отхлебнула. Горячий напиток явно взбодрил девушку, она повеселела, но тут взгляд ее упал на огромные туши.

Они висели вниз головой, только что освежеванные, и кровь обезглавленных животных медленно стекала на землю. Она смотрела на них завороженным взглядом не в силах их сосчитать и не в состоянии оторваться.

– Кендал? Дорогая?

Рядом появился Мэт, лицо его неожиданно вытянулось. Он дотронулся до нее и повернул к себе. В черных резиновых перчатках, резко выделявшихся на нем, в рабочем комбинезоне, длинном резиновом фартуке и высоченных резиновых сапогах, его прикосновение оказалось холодным и неприятным.

Она опустила взгляд. Под ногами почти не было травы, всюду противная липкая грязь, такая же ржавая, как и комбинезон мужа.

– Это кровь? – с ужасом спросила Кендал и показала на большие рыжие пятна.

– Здесь мы обычно забиваем свиней.

Кендал с трудом сглотнула подступивший к горлу ком.

– Ты очень побледнела, Кендал, – обеспокоился Мэт. – Что с тобой?

– Меня немного тошнит.

– Надеюсь, это обычная утренняя слабость?

– К сожалению, нет, – сказала она грустно.

Его разочарование полностью совпадало с ее собственным. Безумно желая ребенка, он обещал оказывать ей всяческую помощь по дому и в воспитании малыша. Правда, она ни минуты не сомневалась, что и сама справится, умело сочетая материнство с карьерой.

Кендал обходил ась без противозачаточных средств, и тем не менее организм продолжал работать как часы, в соответствии с лунными фазами.

Мысль о луне, полнолунии, вернула ее к суровой действительности.

– Я просто не ожидала, что они такие беспомощные и… оголенные, – еле выдавила она, кивая на жуткие туши.

– Сначала все выглядело по-другому, – откликнулся Мэт, безуспешно стараясь скрыть свое удивление. – Обычно их привозят сюда и убивают выстрелом в голову. Затем, проткнув шейную вену и выпустив кровь, промывают горячей водой и срезают щетину. Это не так-то просто, и мы хорошо платим работникам. К примеру, горцы получают за такую грязную работенку несколько долларов, внутренности и головы.

У Кендал подкосились ноги:

– Головы?!

– Они идут на холодец, надо только поварить как следует.

– Мэт!

Супруги разом повернулись и увидели Гиба рядом с одной из свиных туш. Одетый так же, как и Мэт, он замахал руками, подзывая сына.

– Иду, отец, – крикнул он и с тревогой оглянулся на Кендал. – Ты не ошибаешься, с тобой и правда все в порядке?

– Да-да, – поспешно заверила она. – Просто я же раньше никогда не видела…

– Кендал, все не так ужасно, как ты себе представляешь. – Мэт пытался привести жену в чувство. – Даже дети не особенно переживают.

– О, это невероятно волнующее зрелище, – тотчас заметила девушка. Отец с сыном рассчитывали, что поездка окажется небесполезной для нее, и ни к чему выглядеть неблагодарной. – Наверное, мне просто нужно чуточку попривыкнуть.

– Мэтью!

– Уже иду, отец.

Мэт порывисто поцеловал Кендал и опрометью кинулся к отцу. Она же решила немного подышать открытым ртом, чтобы избавиться от подступившей тошноты и успокоиться. Глубокий вдох и медленный выдох. Она старалась насытить организм чистым деревенским воздухом.

Мэт озабоченно оглянулся. Кендал заставила себя весело взмахнуть рукой и изобразить ободряющую улыбку. Она не отрываясь смотрела, как Гиб вручил сыну тесак с длинным и широким лезвием, затем подтащил животное. Мэт проворно полоснул ножом по шее, разом обнажая позвонки. Секунду спустя окровавленная голова свиньи уже была в его руках, а огромная туша глухо плюхнулась под ноги.

Кендал мгновенно потеряла сознание.

Прихожане провожал и ее взглядами, когда они всей семьей пробирались на свое обычное место.

Уткнувшись в программу службы, она притворилась, что очень увлеклась чтением, дабы избежать любопытных взглядов мужчин и укоризненных глаз женщин. Без сомнения, все они считали ее слабонервной фиалкой.

Кендал неудержимо захотелось крикнуть:

– Я еще ни разу в жизни не теряла сознание! Разумеется, она осталась сидеть, но от Мэта не укрылось ее возбужденное состояние.

– Успокойся, милая, – шепнул он на ухо.

– Не могу, – пожаловалась она. – Все же знают о моем вчерашнем позоре.

Самое ужасное, что она очухалась в грузовике Гиба. Над ней суетились какие-то люди, похлопывая по щекам, растирая руки и безжалостно поминая ее слабые нервишки.

– Просто паранойя какая-то! – досадливо бросил Мэт. – Ну и узнали, и что с того?

– Мне очень неловко.

– Ерунда. Чисто женская реакция на новый опыт. Кроме того, я наконец-то реабилитировался. Меня прямо-таки посчитали героем, когда я на руках отнес тебя в грузовик и проявил максимум заботы. – Он ласково улыбнулся. – Ты очень обаятельна в своей беспомощности.

Кендал могла бы поспорить с ним по этому поводу, ибо слово «обаятельная» не лучшая характеристика общественного защитника, но не стала. Его любящий взгляд вновь напомнил о дне свадьбы и у нее отлегло от сердца.

Опершись на его руку, она прочла молитву, прослушала проповедь и снова уселась на место. Правда, она по-прежнему чувствовала себя не очень уютно, и не только из-за вчерашнего. Ей не по нраву пришелся здешний священник, хотя Бернвуды уже давно посещали эту протестантскую церковь.

Священник, Боб Вайтекер, вне церкви любезный джентльмен и добрый пастор для своих прихожан, мгновенно преображался за кафедрой, осыпая их проклятиями, грозя Страшным судом и пугая дьявольскими кознями. Впрочем, сейчас многие евангелисты стращали публику разнообразными карами прямо с экрана телевизора.

Все это было еще полбеды – ее пугала сама манера проповеди, какая-то неестественная тяга к проклятиям. Пастор, например, цитировал «око за око» так часто, что у Кендал сложилось впечатление, будто это единственная фраза из всего Писания, которую он помнил наизусть. Он почти не касался милосердия и сострадания, но неустанно напоминал о мести и наказании. Бог в его устах принял образ кровожадного мессии, а не творца любви и всепрощения.