Главы для «Сромань-сам!»
Шрифт:
Братские могилы Пискарёвского Кладбища стучат в моё, на слишком долгий срок обманутое сердца. И могилы остальных 200 тысяч умерших после прорыва и снятия «блокады», потому что у организма есть особые границы, которые паёк из 50 граммов муки (=125 гр. хлеба) переступает безвозвратно. Но к напрочь одураченным, околпаченным, оболваненным сердцам им не достучаться.
Почему потери Советских войск более, чем в два раза превосходили потери агрессора? Из-за двойной нагрузки. Советский воин наступал под пулемёты противника, отступал под пулемёты «своего» СМЕРШа. Мне не известна точная цифра, но знаю что наверняка м-и-л-л-и-о-н-ы казнены
С недавних пор, с тех когда ввели обратно моду на георгиевские ленточки, начали поговаривать о предателях на уровне генштаба Красной армии. Да херня всё это: не предатели, а дилетанты в генеральских погонах годные не выше кабинетной чехарды чиновных лизоблюдов, и на их руках тоже кровь героического народа.
Дыр слишком много и отовсюду слишком тяжкий дух, как и из той, на 15 кв. километрах, где вчерашние мальчишки идут, схватившись за руки, на убой и кричат «ура!»
Анестезия обречённых.
И, покидая трибуну, с которой только что изливался ядом гнусной, вражеской клеветы на всё, что дорого нам всем и свято до мозга костей, отбрасывая транс пафосности, стряхивая с ног котурны исступлённого оратора-в-пустоту, и приходя в себя, хочу, чисто для протокола и честной бухгалтерии, отметить, что, да, до 30 000 военнослужащих всё же вырвались из теснотищи тех 15 кв. км, с отрезком грунтовой дороги между Фёдоровкой и Крутояркой, прорвались на отдельных участках, там, где машины Германских пулемётов устали стучать – их и впрямь заклинило от столь безбожных перегрузок, а 75 000 полегли (из поминавшихся уже 280 000 трупов РККА с петлицами различных родов войск на гимнастёрках цвета хаки).
– С приехалом, Иван, занимай боевой пост.
Комвзвода растянулся на мягкой майской мураве по склону маленькой ложбинки. Порывистый ночной ветерок, сочувствуя, веял не от дороги с висящим над нею духом двудневной трупизны…
Переросшая уже за свою половину, луна в небе часто застилась чернотой облаков.
Иван присел рядом, сторожко вглядываясь в окружающую ночь.
– Расслабься, тёзка, сегодня гансы в разведку не пойдут и боевое охранение не снимут, мы для них так и так на ладони. Ты кино «Чапаев» сколько раз смотрел?
– Три… а може четыре.
– Оно и видно. А сколько ты, Иван, за всю свою молодую жизнь баб переебал?
– Ну…– вполне обыденный вопрос заставил парня замяться – с офицером же ж…
– Ну, баранки гну, – передразнил его младший лейтенант. – Вот и я, Иван, – мало.
Комвзвода приподнялся на локте и вдруг перешёл на жёсткие тона:
– А теперь скажи, красноармеец Жилин, вещмешок твой ыгде?
– Ну так… товарищ младший лейтенант… ну мы как в атаку, а потом от пулемётов побёгли, а по нас артобстрел… а следом юнкерсы бомбить…
– Понятно с вами, красноармеец. Выходит – нету вещмешка положенного по уставу быть неотступно при бойце Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которая она же РККА.
– Ну ага… выходит… – с удручённой честностью опустил голову Иван.
– Аац-тавить «ага»! И выходит НЗ с пайком неприкасаемым тоже потерял, пока туда-сюда драпал?
– Ага… Так точно, – кратко глянув туда, где угадывалось движение руки комвзвода, что назидательно похлопывала в темноте его, командирский,
вещмешок, Иван вздохнул виновато и огорчённо.– А и скажи-ка мне ещё, крестьянский боец Красной Армии: отчего в РККА повсеместным погонялом для комвзводов стало «ванька», а? Не знаешь? Врёшь! Отлично всё тебе известно, что сроком жизни комвзводу отмерян один календарный месяц. Каковое решение статистикой утверждено, пленарно. Такие вот дела, тёзка.
– Так мужики говорили, вы – Николай.
– Ты мужиков-то слушай, они много чего знают, но не всё. После наступления с-под Москвы, я уже вон насколько месяцев эту детскую кликуху пережил. И стал я теперича полноправный «Иван» и тебе, Ваня, тёзка. Хули толку, что по паспорту Николай Александрович? В полковники уж всё равно не выйти, так взводным и отойду, но не «ванькой». Тут мы с тобою, Иван, тёзками останемся… как по батюшке?
– Александрович.
– Ну ты ж ёж твою перевернёшь! И тут совпали! А кой тебе годик, парниша Иван?
– 19, в августе.
– Ну, а вот тут-то ты и соврал, Иван, день рождения твой завтра будет. Запомни и во всю оставшуюся жизнь отмечай чётко – 27-го мая.
– Ну вы скажите.
– Скажу, а и не только скажу, но и выпью. Где же кружка? Хотя чё эт я красноармейца спрашиваю устав РККА не блюдущего? – Он послабил лямку своего вещмешка, раскрыл и пошарил в нём.
Рука вернулась с алюминиевым отсветом кружки, за которой последовала булькнувшая звуком жидкости фляга, совсем тёмная. Ночь сгустилась вокруг, но предметы в ней различались какой-то неясной прозрачностью своих объёмов.
Комвзвода поднял кружку повыше и, обернувшись к ней ухом, сосредоточенно отсчитывал «гульк! гульк!» исходившие через горлышко походного сосуда. На каком-то из гульков он прекратил переливание и протянул сколько влилось соседу на траве.
– Давай. Иван.
– Ну так…
– А ты старшим не перечь, Иван, не перечь. Я ж не только по званию, я и годами повыше. 21 мне завтра с утра стукнет.
По тому насколько горячо и крепко язык слипся с остальным всем во рту и в жевательных мышцах, Иван угадал, что жидкость – чистый спирт. Хотел было поперхнуться, но палящий огонь охватил гортань, отметая ненужности.
– Ну могёшь, – сказал Николай-Иван Александрович, заяснев улыбнутой фиксой белого булата, – ты закушуй, Ваня, закушуй. – Он шелестнул пакетом НЗ – вложить ржаной сухарь в ладонь собеседника.
Иван хрустко отгрызнул и стал выжидать покуда в обожжённый рот стекётся сколько-нить слюны, чтобы размякло. Сквозь слёзы в поднятых кверху глазах, он увидал как половинная луна прорвалась из-за облака.
Комвзвода, без подсчётов, вывернул в кружку всё, что оставалось. Заглянул сверху:
– Глаз – алмаз! В дополнение к абсолютному слуху! О, боги! Какой артист пропадает! – И выпил залпом.
Спирт успел уже развязать язык Ивана:
– Щурин говорил, у вас родители «бывшие»…
– А ты Щурина меньше слушай – родителей бывший не бывает, их ни выбрать нельзя, ни избавиться, тут даже 58-я не в помощь.
– Мужики говорят, при Щурине говорить нельзя.
– А ты, Иван, мужиков слушай, они навуходоносоров нутром чуют. Ну это на потом, а теперь давай отбой делать.