Глаз бури

–  Но, моя леди!
– Краобан был так удивлен, что позволил себе перебить ее.
– Ведь есть же Эолер, и кроме него, остались еще эрнистирийцы…

–  Некому прогнать Скали, - снова сказала она резко, - и в это холодное лето тану из Кальдскрика луга Эрнистира несомненно покажутся более гостеприимными, чем его собственные земли в Риммергарде. Если мы останемся здесь, нас постепенно переловят и перебьют, как кроликов, перед этими самыми пещерами.
– Голос ее стал тверже.
– Но если мы уйдем вглубь, им никогда нас не найти. Тогда Эрнистир не исчезнет, он будет существовать вдали от Элиаса, Скали и прочих!

Старик Краобан смотрел на нее с тревогой. Она знала, его беспокоит то же, что и остальных: не слишком ли она потрясена своими потерями, их общими потерями?

Может быть, это так, подумала она, но здесь другое. В этом случае я уверена в своей правоте…

–  Но, леди Мегвин, - сказал старый советник, - как мы будем питаться? Как нам одеться, где взять зерна?..

–  Ты же сам сказал, что горы пронизаны тоннелями. Если мы их изучим и исследуем, то сможем жить в глубине и не опасаться Скали, а выходить на поверхность, когда захотим, чтобы охотиться, запасать пищу, даже нападать на лагери кальдскрикцев, если сочтем нужным.

–  Но… но… - Старик повернулся к Арнорану за поддержкой, но лютнист ничего не мог сказать.
– Но что подумает о подобном плане ваша матушка Инавен?
– наконец спросил он.

Мегвин призрительно фыркнула.

–  Моя мачеха сидит целыми днями с другими женщинами и жалуется на голод. От нее меньше толку, чем от ребенка.

–  Но что подумает Эолер? Как насчет нашего отважного графа?

Мегвин смотрела на трясущиеся руки и слезящиеся глаза Краобана. На мгновенье ей стало жаль его, но это не погасило ее гнева.

–  Граф Над Муллаха может сказать нам все, что думает, но запомни, Краобан: мною он не командует. Он принес присягу нашему роду и будет делать то, что я скажу!

Она ушла, оставив двух стариков шептаться меж собой. Морозный воздух снаружи не смог остудить ее пылающих щек, хоть она долго простояла на снежном ветре.

***

Графа Гутвульфа из Утаньята разбудили звуки полночного хейхолтского колокола, который прозвонил высоко на Башне Зеленого ангела и замолк.

Гутвульф закрыл глаза, ожидая возвращения сна, но дремота не приходила. Сцена за сценой проходили перед глазами картины боев и турниров, унылые процедуры придворных приемов и хаос охоты. На первом плане везде было лицо короля Элиаса: мгновенная вспышка облегчения после панического страха, когда Гутвульф пробился к нему во время битвы в Тритингской войне; пустой черный взгляд, когда Элиас получил подтверждение известия о смерти его жены Илиссы; и самым тревожным был скрытый, торжествующий, но в то же время пристыженный взгляд, который теперь ловил Гутвульф при всякой встрече.

Граф сел на постели, чертыхаясь. Сон отлетел и вернется нескоро.

Он не зажигал лампы, хватило и проблесков звездного сияния из узкого окошка, чтобы перешагнуть через слугу, спавшего у его постели. Он накинул плащ поверх ночного одеяния, сунул ноги в башмаки и вышел в коридор. Одурманенный своими бестолковыми беспокойными мыслями, он решил прогуляться.

Залы Хейхолта были пусты: ни стражников, ни слуг. Тут и там неровно чадили в стенных нишах факелы, догоревшие почти до основания. Хотя в залах никого не было, по темным переходам носилось какое-то бормотание - голоса стражников, решил граф, - из-за расстояния казавшиеся бесплотными и призрачными.

Гутвульфа передернуло. Что мне нужно, так это женщину, подумал он. Теплое тело в постели. Щебечущий голосок, каторый я могу по желанию-заглушить или дать ему волю. Это монашеское житье кого хочешь ослабит.

Он повернулся и направился к той части здания, где помещалась прислуга. Там была лихая кудрявая горничная, которая не откажет: не она ли ему рассказала, что ее суженый убит в битве у Бычьей Спины и что она страшно одинока.

–  Если эта в трауре, ха! тогда быть мне монахом!

***

Большая дверь в комнаты прислуги была заперта. Гутвульф со злостью подергал ручку, но дверь была закрыта на засов изнутри. Он хотел барабанить в тяжелую дубовую створку, пока кто-нибудь не придет и не погасит гнева Утаньята, но раздумал. Что-то в безмолвных коридорах Хейхолта вызвало желание не поднимать шума. Кроме того, решил он, кудрявая красотка не стоит того, чтобы из-за нее ломали двери.

Он отошел, потирая обросший подбородок, и краем глаза заметил, как что-то бледное движется у поворота. Он резко обернулся, но ничего не увидел, прошел несколько шагов и заглянул за угол. И этот зал был пуст. Задыхающийся шепот пронесся вдоль коридора: низкий женский голос, бормочущий что-то как бы в приступе боли. Гутвульф повернулся и направился к своей спальне.

–  Ночные миражи, - ворчал он про себя, - запертые двери, пустые коридоры - можно подумать, Узирис, что этот проклятый замок вообще покинут!

Он вдруг остановился и огляделся. Что это за зал? Он не узнавал полированных плит, странной формы стягов, висящих на стене, погруженной в тень. Если только он не заблудился, сделав неверный поворот, это должен быть один из залов часовни. Он вернулся к развилке в конце прохода и пошел другим путем. Теперь, хотя этот коридор не имел особых примет, кроме нескольких бойниц, он был уверен, что отыскал дорогу.

Он ухватился за низ одной из бойниц и подтянулся на сильных руках. Снаружи должен быть фасад или боковая стена часовни…

Пораженный, он отпустил руки и соскользнул на пол, колени подломились, и он упал. Быстро вскочил, - сердце его бешено колотилось - снова ухватился за подоконник и подтянулся.

Перед ним был двор часовни, погруженный в ночной мрак, как и следовало быть.

Но что же он тогда видел в первый раз? Там были белые стены и целый лес шпилей, которые он сначала принял за деревья, а через мгновенье признал в них башни - лес стройных минаретов, игл из слоновой кости, которые купались в лунном свете, как бы заполненные им! В Хейхолте не было подобных башен.

Но вот! Его глаза свидетельствовали, что все в порядке, все как обычно. Вот двор, вход в часовню, навес над ним, кусты по обе стороны дорожки, как спящие овечки. Надо всем этим он уловил погруженный в лунный свет силуэт Башни Зеленого ангела - одинокий перст, указующий в небо.

Он спрыгнул и прижался к холодному камню. Что же в таком случае он видел в первый раз? Ночной мираж? Нет, тут что-то не так! Это или болезнь, или безумие, или… колдовство!

Через мгновение он взял себя в руки. Успокойся, болван. Он встал, качая головой. Это плоды не безумия, но излишнего умствования, излишней женственной суетливости. Мой повелитель часто сидел по ночам, уставившись в огонь, и уверял, что видит там привидения. Тем не менее голова у него. была ясная до самой смерти, а прожил он целых семьдесят лет. Нет, это все мысли о короле, они не дают мне покоя. Черная магия может окружать нас со всех сторон, Бог его знает, уж я-то не стану спорить после всего, чего я насмотрелся за этот проклятый год, но ее не может быть здесь, в Хейхолте.