Глаза Говарда Керликса

– Вы хотите сказать, что я могу обогнать луч света?

– Совершенно верно.

Что за ерунда?

Я признаю, что был впечатлен, но все это не поднимет продажи газет и не напоминает статью "Джордж Буш - антихрист", которую я уже проигрывал у себя в голове.

У меня не было кучи времени.

– И какое отношение замедление света имеет к древнему трактату ведьм, о котором вы говорили?

Если бы я мог видеть его глаза, то, уверен, увидел бы, что он смотрит на меня как на нечто, находящееся на одной ступеньке эволюционной лестницы с Homo habilis[1].

Возможно, так оно и было.

– Что вы знаете о свете?
– спросил он.

Я ответил, что знаю, как его включать и выключать - на этом всё.

Поэтому он, так сказать, просветил меня.

Он сказал мне, что Солнце излучает так называемый "белый свет", в виде волн излучения в видимом диапазоне, которые наши глаза интерпретируют как цвета радуги. Эти цвета - красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый - называются видимым спектром. Чтобы предмет можно было увидеть, он должен отражать, передавать или поглощать световые волны.

Но есть и другие волны - и немало - которые существуют вне видимого спектра.

– Электромагнитный спектр состоит в основном из волн, которые попадают в невидимый спектр - волн, которые мы не можем увидеть без специальных приборов, - сказал он сидящему перед ним идиоту, - и даже тогда мы не можем их рассмотреть, мы только записываем их и используем их возможности для нашего собственного использования. Но ведь это интересно, не так ли? Идея о том, что существуют огромные миры, которые мы не можем увидеть невооруженным глазом.

Он начинал меня утомлять.

– Ладно, понял, а теперь расскажите мне о замораживании света и ведьмовских книгах.

Керликс огляделся вокруг, как будто у него было рентгеновское зрение и он мог видеть сквозь униформу официанток - в основном студенток.

Уголок его рта и верхнее веко слегка задёргались. Да и вообще он выглядел... испуганным.

– Вы в порядке, док?

– Нет, - ответил он, но не стал вдаваться в подробности.

Он замолчал, закурил сигарету и стряхнул пепел в пепельницу. Очень уверенно и быстро для слепого человека.

Он сидел и курил, держа сигарету дрожащими пальцами.

Я передвинул пепельницу, и при следующем стряхивании пепла он без колебаний её отыскал.

Отлично.

– Итак, как я уже сказал, - продолжал он, - мы проводили эксперименты по замораживанию света - замораживанию волн, из которых он состоит. Мы следовали определенным путям, установленным в Стэнфорде в электромагнитно-индуцированной прозрачности. Это работает довольно просто: лазерный луч с тщательно заданной частотой светит на облако атомов и меняет его из непрозрачного, как туман, в прозрачное, как стекло, поле, чтобы через него прошел второй лазерный луч.

И таким образом они пришли к замораживанию световых волн.

В основном они охлаждали атомы натрия с помощью комбинации лазеров, магнитных полей и радиоволн. Лазеры охлаждают атомы до некого подобия "оптического желе", затем лазеры выключаются, включаются электромагниты, и их объединенные поля удерживают облако атомов в стазисе. Когда облако охлаждается до 500 миллиардных градуса, оно образует конденсат Бозе-Эйнштейна - ультрахолодное атомное облако, взвешенное в вакууме и, в конечном счете, самое холодное место во Вселенной.

– Этому исследованию можно найти множество применений, - взволнованно сказал Керликс.
– Квантовые компьютеры и нелинейная оптика... но нас интересовали конденсаты, образующиеся в вихревом состоянии. Когда сверх-холодный газ вращается - как вода, идущая в канализацию, - импульс замедленного света оказывается втянутым вместе с газом... извращённым, разрушенным, вывернутым наизнанку. Это очень похоже на те явления, которые происходят вблизи черных дыр. И именно в ходе этого направления исследований мы впервые увидели то, что мы назвали “зеленой материей” - своего рода сверхтекучее поле, созданное изгибом и замедлением света в вихре. Зеленая материя - это, по существу, неизвестная частота в электромагнитном спектре между ультрафиолетовым и рентгеновским лучами, своего рода линза в невидимом спектре.

– То есть?

Он посмотрел на меня сквозь темные блестящие очки.

– То есть, с помощью зеленой материи мы смогли заглянуть в невидимый спектр невооруженным глазом. Посмотреть в него и за его пределы. Подобно электронному микроскопу, мы заставляли невидимые и незаметные предметы отражать свет, чтобы мы могли их увидеть. В сущности, Крамер, мы проделали дыру между этим измерением и следующим.

Внезапно мне стало интересно.

– Другое измерение? Это поразительно! И что... что вы увидели?

– Сначала мы видели только смутные, неясные формы... потоки и импульсы, мерцающие туманы и вытянутые поля разреженного газа. Ничего твердого, ничего по-настоящему осязаемого... как будто смотришь в грязное окно. Только причудливые энергетические узоры и дрейфующие кусочки темной материи, которые напоминали мне пылинки. В лаборатории царила кромешная тьма - созданная специально для наших экспериментов, - и мы смотрели на то, во что впоследствии никто не поверит. Мы непредумышленно наткнулись на случайный ряд переменных. Если бы мы немного отошли в сторону, то ничего бы не увидели.

Он сказал, что это было похоже на религиозное переживание, как будто Моисей спускался с горы или Иисус ступал по воде. А они просто стояли в темной университетской лаборатории, потрясенные и с отвисшей челюстью.

Все прекрасно понимали, что даже при самом сложном компьютерном управлении может потребоваться целая жизнь, чтобы искусственно вызвать то, на что они наткнулись по чистой случайности.

У меня пересохло во рту.

Керликс, по сути, ещё ничего и не рассказал, но я уже видел перед собой шикарную историю.

Бомбу.

Это могло бы преобразить всё наше понимание физической науки.

– Да, - сказал он.
– Это дало нам ключ. Свет был ниспровергнут, материя разрушена, время повернулось на сто восемьдесят градусов... наши приборы говорили нам об этом. Мы создали визуальную червоточину между этим измерением и тем, что лежит за ним. В нашем вихре пространство между нашей плоскостью и другой было неисчислимо - наши компьютеры не могли даже назвать это бесконечностью в квадрате - и все же, Крамер, оно было достаточно близко, чтобы мы могли его коснуться. Барьер был сломан.