Глаза мертвецов (сборник)

Посмотрев на часы, он понял, что время близится к полуночи, и, не сожалея о развлечении, подкинул дров в огонь и заварил себе ежевечернюю кружку чая. Он неплохо поработал и подумал, что заслужил сигарету, а потому уселся в глубокое резное дубовое кресло и с наслаждением закурил. Сидя у огня, он стал размышлять, что неплохо бы выяснить, куда делась крыса, а на следующий день намеревался приобрести ловушку. Поэтому он зажег еще одну лампу и поставил ее так, чтобы она хорошо освещала правый угол стены над камином. Потом он перетащил поближе все свои книги и разложил их в особом порядке, чтобы как снарядами обстреливать ими гнусных тварей. И наконец, он поднял веревку от колокола и придавил ее свободный конец лампой. Взяв ее в руки, он не мог не заметить, что она хотя и очень толстая, но гибкая и эластичная, при том что провисела здесь много лет. «Подойдет для виселицы», — невольно подумал он. Закончив приготовления, он удовлетворенно все оглядел и самодовольно заключил: «Ну вот, мой друг, теперь, я думаю, мы о тебе кое-что узнаем». Он снова принялся за работу и, хотя поначалу не мог сосредоточиться из-за крысиной возни, вскоре совершенно углубился в доказывание теорем и решение задач.

И снова Малколмсон внезапно очнулся, вспомнив, где он. На сей раз его внимание привлекла не только неожиданно наступившая тишина, но и легкое колебание веревки, сдвинувшее лампу. Не шевелясь, он покосился на приготовленную стопку книг, проверяя, сможет ли одним движением до них дотянуться, а потом проследил взглядом за подрагивавшей веревкой. Прямо на его глазах огромная крыса свалилась с веревки на дубовое кресло, устроилась там и злобно воззрилась на него. Правой рукой он поднял книгу и, тщательно прицелившись, метнул ее в крысу. Однако крыса проворно отпрыгнула в сторону, увернувшись от пущенного в нее снаряда. Тогда он схватил другую книгу, потом еще, одну за другой бросил их в крысу, но оба раза промахнулся. Наконец, когда он приготовился метнуть в нее третью книгу, крыса пискнула и, кажется, впервые испугалась. Это еще больше раззадорило Малколмсона, и пущенная им книга наконец нанесла крысе чувствительный удар, гулким эхом разнесшийся по всей комнате. Крыса пискнула, обезумев от страха, и, бросив на своего врага исполненный ненависти взгляд, одним прыжком взлетела на веревку и взбежала по ней с быстротой молнии. От внезапного толчка тяжелая лампа закачалась, но устояла. Малколмсон не сводил глаз с крысы и при свете второй лампы разглядел, что она вспрыгнула на планку обшивки и исчезла в дыре, красовавшейся на одной из некогда роскошных картин, висевших на стене и совершенно потемневших от грязи и пыли.

«Ну что ж, друг мой, утром я нанесу визит в твое жилище, — проговорил студент, возвращаясь за книгами. — Не забыть, третья картина от камина». Одну за другой поднимал он книги с пола, вслух высказывая свое мнение о каждой. «Опыта теории конических сечений» [3] ему было не жаль, готов он был пожертвовать и «Качающимися часами» [4] , и «Началами» [5] , и «Основами теории кватернионов» [6] , и «Термодинамикой» [7] . А вот и книга, которая нанесла ему решающий удар! Малколмсон поднял ее с пола и внезапно замер. Лицо его покрыла бледность. Он смущенно огляделся, слегка вздрогнул и тихо пробормотал: «Библия, которую подарила мне мать! Что за странное совпадение!» Он снова сел за ученые труды, а крысы за панелями снова принялись резвиться как ни в чем не бывало. Однако они более его не отвлекали; их возня даже избавляла от чувства одиночества. Но сосредоточиться на занятиях он уже не мог и, тщетно пробившись над задачей, которая давно не давала ему покоя, в отчаянии бросил все и лег спать, едва первые лучи солнца показались в выходящем на восток окне.

3

«Опыт теории конических сечений» (1640) — трактат французского религиозного философа, писателя и математика Блэза Паскаля.

4

«Качающиеся часы, или О движении маятника» (1673) — труд голландского астронома, физика и математика Христиана Гюйгенса.

5

«Начала» («Математические начала натуральной философии», 1687) — основополагающий труд математика и физика Исаака Ньютона.

6

«Основы теории кватернионов» (1860) — работа ирландского математика Уильяма Роуана Гамильтона.

7

«Термодинамика» — работа американского физика и математика Джозайи Уилларда Гиббса, созданная в 70-е гг. XIX в.

Проспал он долго, но его мучили тревожные сновидения, без конца сменявшие друг друга, а когда миссис Демпстер разбудила его около полудня, ему было не по себе, и несколько минут он, кажется, даже не понимал, где он. Его первое распоряжение удивило старую служанку: «Миссис Демпстер, днем, когда меня не будет, пожалуйста, возьмите лестницу и сотрите пыль с картин или вымойте их хорошенько, особенно третью от камина, мне хочется посмотреть, что на них изображено».

Часов до пяти пополудни Малколмсон штудировал свои ученые труды в тенистой аллее, к вечеру к нему вернулась прежняя бодрость, и он подумал, что работа его продвигается недурно. Он благополучно решил все задачи, до сих пор ставившие его в тупик, и, переполняемый торжеством, отправился навестить миссис Уизем. В уютной гостиной в обществе хозяйки он застал незнакомца, который был представлен ему как доктор Торнхилл. Миссис Уизем явно ощущала некоторую неловкость, и ее смущение в сочетании с градом вопросов, который немедля обрушил на Малколмсона доктор, заставило его предположить, что доктор явился к хозяйке гостиницы не случайно, и потому он без обиняков сказал:

— Доктор Торнхилл, я с удовольствием отвечу на любые вопросы, которые вам будет угодно задать, если сначала вы ответите мне на один вопрос.

Казалось, доктор был удивлен, но улыбнулся и тотчас же откликнулся:

— Согласен! И что же это за вопрос?

— Это миссис Уизем просила вас прийти сюда и дать мне врачебную консультацию?

Секунду доктор Торнхилл не мог скрыть ошеломление, миссис Уизем покраснела до корней волос и отвернулась, но доктор оказался человеком искренним и прямодушным, а потому отвечал совершенно откровенно:

— Да, миссис Уизем и в самом деле просила меня поговорить с вами, но хотела, чтобы ее просьба оставалась тайной. Должно быть, я просто выдал себя своей неуместной поспешностью. Миссис Уизем сказала, что вам не следовало бы жить одному в этом доме и что вы по вечерам пьете слишком много крепкого чая. По мнению миссис Уизем, мой долг — убедить вас не засиживаться допоздна и не пить чай. Я тоже в свое время был увлечен научными занятиями и потому, полагаю, могу дать вам совет на правах бывшего универсанта, а значит, человека, знакомого с вашим образом жизни.

Малколмсон с широкой улыбкой повернулся к доктору.

— По рукам, как говорят в Америке! — провозгласил он. — Я должен поблагодарить за заботу вас и миссис Уизем и отплатить вам за доброту. Обещаю не пить больше крепкого чая — не пить чая вовсе — и лечь сегодня спать не позднее часа ночи. Вы довольны?

— Как нельзя более! — воскликнул доктор. — А теперь расскажите-ка нам, что же необычного вы заметили в старом доме.

И Малколмсон тотчас поведал им, ничего не упустив, что произошло в последние две ночи. Его рассказ то и дело прерывали испуганные восклицания миссис Уизем, а когда он наконец упомянул о Библии, которую бросил в крысу, она, громко вскрикнув, дала волю долго сдерживаемому волнению и несколько успокоилась только после того, как доктор налил ей стаканчик бренди с водой. Доктор Торнхилл слушал студента, постепенно мрачнея, а когда тот договорил, а она пришла в себя, спросил:

— И что же, крыса всегда взбегала по веревке набатного колокола? Полагаю, вы знаете, что это за веревка? — добавил он, помолчав. — На этой самой веревке палач повесил всех жертв не знавшего жалости судьи.

Но тут миссис Уизем снова перебила его, вскрикнув от страха, и ее снова пришлось приводить в чувство. Малколмсон взглянул на часы, понял, что приближается время обеда, и ушел домой, не дожидаясь, пока она совершенно успокоится.

Придя в себя, миссис Уизем едва не набросилась на доктора, гневно вопрошая, зачем он тревожит молодого человека столь ужасными измышлениями.

— Ему и без того, бедному, там приходится несладко, — добавила она.

Доктор Торнхилл ответил:

— Сударыня, я намеренно привлек его внимание к веревке, чтобы он крепко это запомнил. Быть может, он и переутомлен чрезмерными занятиями, но мне представляется самым что ни на есть душевно и телесно здоровым молодым человеком… Вот только эти крысы, о которых он вечно твердит, и старый дьявол… — Доктор покачал головой и продолжил: — Я хотел было пойти к нему и переночевать там сегодня, но спохватился, решив, что он сочтет мое предложение оскорбительным. Может быть, ночью что-то испугает его или его посетят какие-то странные видения, и тогда я хотел бы, чтобы он потянул за веревку. В этом доме он в совершенном одиночестве, колокольный звон предупредит нас, что ему грозит опасность, мы поспешим на помощь и окажемся полезны. Сегодня я не лягу спать допоздна и буду внимательно прислушиваться. Не пугайтесь, если Бенчёрч до утра ждет сюрприз.

— Ах, доктор, что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что, возможно, нет, даже весьма вероятно, сегодня ночью город огласит звон набатного колокола, висящего на крыше Дома судьи.

И с этими словами доктор удалился, наслаждаясь произведенным впечатлением.

Придя домой, Малколмсон обнаружил, что вернулся позже, чем обычно, и миссис Демпстер уже ушла, боясь нарушить строгие правила Дома призрения Гринхау. Студент с радостью отметил, что в комнате прибрано, в камине горит веселый огонь, а лампа заправлена свежим маслом. Вечер выдался холоднее, чем это обыкновенно бывает в апреле, порывы ветра с каждой минутой делались все сильнее, и ночью, судя по всему, следовало ожидать настоящей бури. Едва он вошел, как крысиная возня поутихла, но стоило крысам привыкнуть к его присутствию, как они завозились пуще прежнего. Студент радовался их возне, ведь она, как и раньше, избавляла его от чувства одиночества. Внезапно он вспомнил о странном совпадении: крысы смолкали, когда на кресле, точно король на троне, восседал и устремлял на него злобный взгляд «старый дьявол». В комнате горела только настольная лампа, ее зеленый абажур оставлял в тени потолок и верхнюю часть стен, и потому веселый огонь камина, освещавший пол и белую скатерть, которой был застлан стол, казался особенно приветливым и теплым. Малколмсон ощутил прилив жизнерадостности и с аппетитом принялся за обед. Пообедав и выкурив сигарету, он совершенно углубился в работу, твердо сказав, что ни за что не позволит себя отвлекать, поскольку помнил о своем обещании, данном доктору, и решил как можно плодотворнее использовать время, оказавшееся в его распоряжении.

Он увлеченно занимался час-другой, а затем его внимание стало рассеиваться. Странная атмосфера пустого дома, шумы и шорохи, нервное напряжение все же сказывались на его состоянии. К этому времени порывы ветра уже превратились в шквал, а шквал — в настоящую бурю. Старый дом, хотя и выстроенный на славу, казалось, до основания сотрясала буря, ревущая, неистовствующая, с воем пролетающая между трубами и причудливыми старинными фронтонами, стенающая и вздыхающая так, что по всему помещению разносилось гулкое эхо. Порывы ветра, очевидно, поколебали даже большой набатный колокол на крыше, веревка едва заметно приподнималась и опускалась, с тяжким глухим стуком ударяясь о дубовый пол, словно вторя размеренным ударам колокола, раскачиваемого на крыше чьей-то невидимой рукой.