Глиняные буквы, плывущие яблоки

Ойниса закашлялась. Волосы, теснившиеся в клубке на затылке, вдруг прорвали невидимые шлюзы и хлынули на плечи. Ойниса смахнула пару прядей с маски.

– “Неть, я ни Байрон, я дыргой...” – просюсюкала, изображая Азизку. – Он “Байрон” как “баран” произносит; старик – за палку: “Ты и есть баран”: бах-бах... Потом ко мне в комнату приползет, Азизка этот, на спинке синяки: “Тетя Ойниса, пожалейте!”. Я жалела. Ка-аждый синячок ему целовала...

– Доброе дело совершала, – сказал Учитель.

– О-о, да... Если еще добавить, что пока я его целовала, он иногда запускал свои лапки к себе в штаны, там, спереди... На этом добром деле нас старик и застукал...

– Зачем ты это рассказываешь? Грязь это.

Ойниса выпустила в лунный луч несколько дымных змеек:

– Везде грязь. Ты вот мелом пальцы пачкаешь. Отец мой в машинном масле...

– Это все смыть можно.

– Всё смыть можно. Ты бы видел, Арифчик, в каких я ваннах в Эмиратах валялась: мм-м... Это сейчас я Муськой трехрублевой с этим хозяйством стала...

Помотала сигаретой около маски.

– Хотя... Бурику даже нравилось, все шептал: “Моя маска, маска моя”.

– Кому нравилось?

– Бурику. Бурибаю, то есть. Который до тебя учителем работал.

Да, конечно. Бурибай. Круглое, почти монгольское лицо. Живот, выпирающий из тощих ребер. Хвостик. Банный день. Веревка. Пятки. Его звали Бурибай, Волчий князь. Не клеилось к нему это имя, отлипало, как этикетка. Бурик.

– Бурик даже один раз, представляешь, стал просить снять ее. Я не стала, конечно. Зачем маленьких пугать. И так, бедный, со мной постоянно от страха дрожал... Дрожит, на дверь поглядывает, а сам: оп-оп, оторваться от меня не может. Правда, когда первый раз к нему пришла – это, конечно... пионерское поручение было.

– Поручение Председателя?

– Ага. Ненавидел он Бурика. А я – секретное оружие, адская соблазнительница.

Ойниса спрыгнула со скамьи и прошлась, напевая что-то, по залу.

– За что он его ненавидел, Ойниса?

– Ла-ла... А? За слабость, наверное. Ла-ла-ла.... И этот слух про хвостик Председатель пустил. И идея меня Бурику подослать его была. В селе об этом знали, кое-кто даже скинулся, представляешь? Умеет развлечения для народа придумывать. И в бане он подстроил, хотел и меня уничтожить... Не получилось. Ла-ла-ла...

Остановилась.

– Ненавижу!

Крик взлетел под купол и стек по нему вниз, дробясь на капли-эхо...

Пошатнулась, припала к стене; ногти бессильно царапали побелку:

– Ненавижу, слышишь!

Над ее головой плыл лев с телом рыбы и криво улыбался.

– Ойниса...

Учитель стоял перед ней, в пятне восторженного света.

– Ойниса, твое лицо может к тебе вернуться.

– Мое лицо? – Ойниса провела рукой по маске. – Пластическая операция? О-о... это космические бабки, малыш. Ты столько за две жизни не заработаешь.

– Я не обещаю... Но это возможно. И ты сможешь вернуться в столицу к своему любимому человеку... Он ведь ищет тебя, Ойниса!

– О-о... А это ты откуда узнал? Значит, в селе все знали... Нет, конечно, никто не знал... – Ойниса задала сама себе еще несколько невнятных вопросов, запуталась; потом как-то по-новому, внимательно посмотрела на Учителя.

Он улыбался, лунный, ненормальный Учитель.

– Ойниса... Мне нужна твоя помощь. В этой бане спрятан один алфавит... Он как бы проступает сквозь стены. Точнее не могу сейчас объяснить. Но когда тебе покажу, ты поймешь. Я уже нашел четыре буквы: две на входе, две здесь. Это – очень мало. Я, конечно, еще на учеников своих надеюсь, у детей глаза чище, они буквы отчетливей видят. Вот... А этот алфавит – он, если правильно от буквы к букве идти, в молитву складывается... Что ты на меня так смотришь?

– Хватит. – Она отшатнулась от Учителя. – Хватит... О-о, ты, ты – не святой. Ты обычный шизофреник. “Лицо вернется!” Сволочь, в самое больное бьет!

– Я не бью, Ойниса...

– Бьешь! Хитрая, подлая шиза... Ты, ты в сто раз хуже, чем они! Чем Председатель! Тот просто валил меня на пол, ему было наплевать на мое лицо, есть у меня лицо, есть у меня вообще голова, или нет! А ты... зачем ты про лицо, зачем про столицу, зачем про моего самого любимого человека говорить начал?! Сволочь!

Зашагала прочь.

– Ойниса... – схватив лампу, Учитель бросился за ней.

– Оставь! Не подходи! – Она почти бежала, размахивая руками, как одержимая. – Не трогай меня! Все, все, не трогайте меня! А-а, уберите руки, больно! Уберите бритву!

– Ойниса!

Коридор. Еще коридор.

– Уйдите! Мама! Мама! Мама, мне больно! Лицо! Не режьте, а-а! Глаза... нет! Нет! А-а, личико мое... Мамочка! А-а-а!

– Ойниса!

Золото закричал и проснулся. Позвал маму.

Вспомнил, что он у Учителя.

– Учитель!

Тишина.

Полежав немного, Золото снова заснул. Но предыдущий сон уже не продолжался; вместо него снились яблони, наклонившие к веселой воде свои насыщенные урожаем ветви... Яблоки, падающие в воду и плывущие куда-то... Медленно уплывающие яблоки...

5.

Через день нас Муса к себе позвал. Учителя, Ивана Никитича и меня.

Он только что со святой могилы вернулся, рассказать наверно, хотел, похвастаться. Правда, на обратном пути его ветер пробрал, Муса заболел, чем, конечно, испортил себе впечатление от поездки. С ветром лучше не шутить.

Хотя Муса был болен, выглядел хорошо, святые места ему на пользу пошли. Про детей своих перестал шутить. Значит, надежда в человеке загорелась.

Марьям, его супруга, тоже повеселела. Даже рассмеялась один раз. А что? Глядишь, их молитвы и дойдут куда надо. Они еще люди нестарые; может, еще покачают колыбель.

Муса, взволнованный, сидел, прислонившись к стене. Расспросил, какие тут события творились в его отсутствие.

История с водой и трактором его возмутила.

– Может, – говорил он, вытирая тряпкой горящий лоб, – эта вода действительно отравленная, но нельзя ее у людей прямо из кармана вырывать!

– Ну уж прямо – отравленная, – усмехался Иван Никитич. – Это Председатель у нас – отравленный. От него отрава и идет. А вы его еще облизываете...

– Нет, Никитич, – возражал Муса. – Это все не Председатель, а Участковый виноват. Такой он ненасытный к материальному благополучию. С моим двоюродным братом в одном классе учился, к моему деде домой ходил, его как гостя там все обнимали-кормили... а ему все мало. Если у человека сердце волка, его на трон начальника сажать нельзя.

– Да брось ты – сердце волка! – качал головой Иван Никитич. – Сердце овцы у него, я же его знаю. Волком и не пахнет. Обычный местный парень... Ну да, держится за свои погоны, хитрует. Тут ему еще жена, наверно, в уши свои претензии шепчет...