Глиняный папуас

– И все-таки я не представляю себе, как он будет стоять в музее все в одной и той же позе и не шевелиться. А если спина зачешется или нога устанет?

– Не зачешется,- возразил Громов.- Как-нибудь привыкнет. Да ведь и музей рано закрывают, особенно перед выходным. А когда уйдут посетители и женщина из охраны, он может делать все, что захочет. Но все дело в том, что он не захочет.

– Почему? Ведь все чего-нибудь хотят.

– А он другой. Он копия. У него нет желания, кроме одного.

– Какого?

– Делать вид, что он и есть тот мальчик.

– Но он почти тот.

– В том-то и дело, что почти. Но у того было много желаний. А всего сильнее он хотел остаться на Земле и повидаться с будущим человечеством.

– Что ж, желание неплохое. Я, может, на его месте тоже этого захотел бы. Интересно же быть посредником между двумя цивилизациями.

– Живым посредником - да. Но это же только копия.

– А верно ли,- перебил я,- что у него нет желаний? Ведь я же сам слышал, как он сказал, что не согласится стоять в музее.

– Будут спрашивать eго согласия! Он ведь археологическая находка, экспонат. Ведь глиняного папуаса не спрашивали хочет он или не хочет натягивать лук.

– Может, потому он и выстрелил,- пошутил я.

– Мы об этом выстреле много раз спорили.

– С кем? С Витькой?

– Нет, с мальчиком. С копией этой. Он по теории вероятности много знает. И по теории игр. И говорить с ним очень интересно.

– Значит, он живой.

– Неизвестно. Скорей всего, нет. Но когда-нибудь мы узнаем.

– Когда?

– Когда отец закончит докторскую и приведет в строгую систему все факты. Отец и сам не знает, куда его отнести. Живым принято называть существо биологическое. Его признаки - дыхание, обмен веществ. А он в этом не нуждается. Он еще проблема, загадка. Понимаешь? А мой отец настоящий ученый. Он хочет найти ответ на этот вопрос. И только после того выступить в печати.

– Ну, а копия не может ему в этом помочь?

– Кроме одного - казаться мальчиком. Вот он и кажется... У отца, правда, есть одна идея, которая мне очень нравится. Иногда он думает, что это не копия, а сам мальчик. А за копию мальчик себя выдает, чтобы мы его не спрашивали, как он сумел прожить несколько миллионов лет. Может, это тайна далекой внеземной цивилизации. Так думает мой отец. И тогда у него возникает желание порвать ту часть диссертации, которую он уже написал.

– Я бы на его месте порвал. Ясно, что это мальчик, а не копия. И в музей его ставить нельзя. Попробуй-ка сам постоять не шевелясь в одной позе.

– Отец мой тоже иногда так думает. А иногда он приходит в отчаяние от того, что загадка почти неразрешима.

Мы постояли с Громовым в коридоре у шкафа, на котором торчало несколько желтых древних человеческих черепов. Было тихо и немножко загадочно и казалось даже, что черепа прислушиваются к нашей беседе.

Потом Громов сказал:

– На улице льет дождь.

И посмотрел на мои ноги в новых сандалетах.

– А мне казалось, что ты в ботинках пришел на микропористой подошве.

– Это не я. Ты ошибаешься. Это мальчик.

– А ведь верно. На его ногах я видел твои непромокаемые ботинки. Не бойся, не пропадут.

– Знаю. Но костюм в химчистке все-таки почему-то пропал.

– Случайное совпадение,- сказал Громов.- Или по ошибке выдали другому, спутав его с тобой.

– А не могли,- спросил я,- его случайно со мной спутать? Он так похож на меня, особенно когда был без усиков.

– Ты с ума сошел? Он никуда не отлучается, кроме прошлого.

– Значит, он может вернуться обратно в меловой период?

– Это еще нуждается в доказательстве. Но мы и это узнаем.

– Когда?

– Когда мой отец закончит докторскую диссертацию. Его приглашали в Сибирский филиал Академии наук. Там и без докторской с ним будут считаться. Но он отказался.

– А здесь? Разве здесь не считаются?

– Не особенно. И все из-за этой находки. Ее здесь считают почти за шотландского плезиозавра. Понимаешь?

– Понимаю. Думают, что все это липа.

– Ну, пока!
– сказал Громов.

– Пока!

На улице моросил дождь. Когда я подходил к дому, я невольно остановился возле газетного киоска. Там толпилась очередь за "Неделей", "Техникой молодежи", "Искателем" и другими остро дефицитными изданиями. Я невольно усмехнулся и подумал, что в дефицитных изданиях, которые они ждут под дождем, нет ничего про мальчика и по будет до тех пор, пока отец Громова не закончит свою докторскую.

– Где ты пропадал?
– спросила меня мать, открыв дверь.

– А что?

– Костюм твой нашелся.

– Какой?

– Который пропал в химчистке. По ошибке отдали другому. А он вернул.

– А тебе не описали наружность того, кто вернул?

– Мне это ни к чему. Наружность описывают, когда вор. А это был честный человек и все произошло по недоразумению.

Я много думал о судьбе мальчика (копии). Меня немножко тревожило его будущее. Неужели ему, действительно, суждено стоять в музее, не двигаясь, как все другие экспонаты, сохраняя одно и то же выражение лица и не имея права даже переменить позу? Все это как-то не укладывалось у меня в голове, но продолжало почему-то тревожить.

– Отчего ты такой унылый сегодня?
– спросил меня Витька недалеко от учительской.

– Ни отчего,- ответил я.- Просто так.

– Не выдумывай. По лицу вижу, что есть причина.

И тут я не выдержал, рассказал Витьке и про свои встречи с мальчиком и про свои опасения.

Витька выслушал меня, хмыкнул носом, а потом сказал бодрым голосом:

– Ничего с ним не станет. Постоит.

Меня просто удивило это равнодушие и бессердечие.

– А ты когда-нибудь пробовал стоять так в одной позе, как памятник?

– Но я же не копия, не находка, не экспонат. Я живой.

– Он тоже живой.

Витька оглядел меня с ног до головы, а потом покачал головой:

– Винтики не работают? Несешь антинаучную ахинею. Форменный обыватель!

– Живой он! За это я почти ручаюсь.

– Опять со своим честным словом! А факты? Доказательства? Аргументы?

И Витька круто повернулся и пошел не спеша в класс.

Действительно, он был прав. Но почему я не хотел с ним согласиться? Из самолюбия, из упрямства? Нет. Все было против меня и против мальчика, но я все-таки не сдавался.