Глобализация. Последствия для человека и общества
Шрифт:
Возможно, сегодня все люди — скитальцы, реально или по ощущениям, но между опытом, который при этом получают те, кто находится, соответственно, на вершине и у основания пирамиды свободы передвижения, лежит труднопреодолимая пропасть. Модное понятие
126
«кочевники», применяемое без разбора ко всем, кто живет в постсовременную эпоху, во многом является ложным, поскольку затушевывает глубокие различия между этими двумя разновидностями опыта и сводит все сходство между ними к формальным внешним чертам.
На самом деле, миры, сложившиеся у каждого из двух полюсов — на вершине и в основании возникающей иерархии мобильности, — резко отличаются друг от друга и все меньше связаны друг с другом. В первом мире, мире глобальной мобильности, пространство утратило свои сдерживающие свойства
При сжатии пространства останавливается и время. Обитатели первого мира постоянно живут в настоящем, проходя через череду эпизодов, герметически изолированных как от их прошлого, так и от будущего. Эти люди постоянно заняты, им вечно «не хватает времени», ведь ни один момент времени нельзя растянуть — это ощущение аналогично тому, когда время «заполнено до предела». Те же, кто прикован к противоположному миру, изнемогают под бременем избыточного, ненужного, бесполезного времени, которое им нечем заполнить. В их времени «никогда ничего не происходит». Они не «контролируют» время, но и оно их не контролирует, в отличие от предков,
127
живших «от звонка до звонка», подчиняясь безликому ритму рабочего дня. Они могут лишь убивать время, а время медленно убивает их.
Обитатели первого мира живут во времени, пространство для них ничего не значит, ведь любое расстояние они способны преодолеть за секунду. Именно этот опыт Жан Бодрияр выразил в образе «гиперреальности», где виртуальное уже неотделимо от реального, поскольку и то, и другое в равной степени обладает или не обладает «объективностью», «экстравертностью» и «карающей силой», которые Эмиль Дюркгейм определил как признаки любой реальности. Обитатели второго мира, напротив, живут в пространстве, тяжелом, вязком, неприкасаемом, которое связывает время и не допускает людей к контролю над ним. Их время пустынно, в их времени «никогда ничего не происходит». Лишь виртуальное, телевизионное время структурировано, у него есть «график», а остальное время течет монотонно, оно приходит и уходит, ничего не требуя и, похоже, не оставляя следа. Его «осадок» появляется внезапно, незамеченный и неожидаемый. Нематериальное и легковесное, эфемерное, лишенное всего, что могло бы наполнить его смыслом и тем самым придать силу тяжести, время не властно над абсолютно реальным пространством, в котором заперты обитатели второго мира.
Для жителей первого мира — все более космополитичного, экстратерриториального мира глобальных бизнесменов, менеджеров культуры, ученых — государственные границы открыты, подобно тому, как не существует их для товаров, капитала и финансов. Для обитателя второго мира стены иммиграционного контроля, законов о праве на жительство, политики «чистых улиц» и «нулевой терпимости» становятся все выше; рвы, отделяющие их от вожде-128
ленных мест и лелеемого в мечтах избавления — все глубже, а мосты, при первой же попытке их пересечь, оказываются подъемными. Первые путешествуют, куда пожелают, получают от путешествия немалое удовольствие (особенно, если летают первым классом или частными самолетами), их уговорами и посулами побуждают к путешествиям, а когда они трогаются в путь, встречают улыбками и распростертыми объятиями. Вторые путешествуют тайком, зачастую нелегально; иногда им приходится выкладывать больше денег за место в переполненном четвертом классе вонючего видавшего виды судна, чем первым — за позолоту и роскошь бизнес-класса, и при этом их встречают хмурыми взглядами, а если не повезет, то и вовсе арестовывают по прибытии на место, а затем депортируют обратно.
Одни колесят по свету, другие смотрят, как мир проплывает мимо
Культурные/психологические
последствия этой поляризации огромны.В своей статье в «Гардиан» от 10 ноября 1997 г. Ларри Эллиот цитирует разглагольствования Дианы Койл, автора книги «Невесомый мир», об удовольствиях, которые дивный, новый, электронный, компьютеризованный, гибкий мир высоких скоростей и мобильности приносит ей лично: «Людям вроде меня, образованным и высокооплачиваемым экономистам и журналистам, не лишенным предпринимательского духа, вновь обретенная гибкость рынка труда в Великобритании дает потрясающие возможности». Но несколькими абзацами ниже тот же автор признает, что для «людей, не имеющих соответствующей квалификации, достаточного семейного капитала или сбережений, усиле-129
ние гибкости оборачивается более интенсивной эксплуатацией со стороны работодателей...» Койл просит, чтобы те, кто купается в лучах нового, гибкого британского рынка труда, отнеслись серьезно к недавнему предостережению Лестера Турроу и Роберта Рейха об обострении опасности в США, связанной с углублением социальной пропасти между «богатой элитой, укрывающейся за охраняемыми стенами» и «безработным обнищавшим большинством»...
Агнес Хеллер вспоминает, как во время одного из дальних перелетов разговорилась с пожилой женщиной, сотрудницей международной торговой фирмы, знавшей пять языков и владевшей тремя квартирами в разных городах:
«Она постоянно мигрирует, ездит с места на место, туда и обратно. Она делает это в одиночку, не как член сообщества, хотя многие люди действуют таким же образом... Культура, к которой она принадлежит, — это не культура конкретного места; это культура времени. Это культура абсолютного настоящего.
Отправимся вместе с ней в одну из постоянных поездок из Сингапура в Гонконг, Лондон, Стокгольм, Нью-Гемпшир, Токио, Прагу и т. д. Везде она останавливается в отеле «Хилтон», съедает на обед один и тот же бутерброд с тунцом или, если пожелает, наслаждается китайской кухней в Париже, или французской — в Гонконге. Она пользуется одними и теми же моделями факсов, телефонов, компьютеров, смотрит одни и те же фильмы, обсуждает одни и те же проблемы с людьми одного и того же типа».
Агнес Хеллер, принадлежащая, как и многие из нас, к категории ученых-«глобтроттеров»*, без труда способна
* Глобтроттер — человек, много путешествующий по свету. Примеч. пер.
130
поставить себя на место своей анонимной попутчицы. От себя же она добавляет: «Даже иностранные университеты не кажутся иностранными. Закончив лекцию, ты слышишь одни и те же вопросы, будь то в Сингапуре, Токио, Париже или Манчестере. Это уже не незнакомые места, но это и не дом». У попутчицы Агнес Хеллер нет дома, но нет у нее и ощущения бесприютности. Она чувствует себя непринужденно везде, где находится в данный момент. «К примеру, она знает, где расположен выключатель; меню ей известно заранее; она понимает жесты и намеки; она понимает других без дополнительных объяснений» 6. Джереми Сибрук вспоминает другую женщину, по имени Мишель, из соседнего квартала муниципальных домов:
«В пятнадцать лет ее волосы были сначала — рыжими, через день — светлыми, потом черными как вороново крыло, потом завиты в стиле «афро», потом заплетены в косички, после этого она носила одну косу, а затем остриглась почти наголо, оставив лишь короткий ежик. ... Губы у нее были сначала алые, потом лиловые, потом черные. Лицо — то белое, как у призрака, то персикового оттенка, то бронзовое, как у металлической статуи. Мечтая о побеге, в шестнадцать она ушла из дома к своему двадцатишестилетнему парню...
В восемнадцать она вернулась к матери с двумя детьми... Она сидела в той самой комнате, откуда сбежала три года назад; со стен на нее по прежнему глядели выцветшие фото вчерашних поп-звезд. Она сказала, что чувствует себя,
7
как будто ей сто лет. Она испробовала все, что могла предложить жизнь. Больше ничего не осталось» .
Попутчица Хеллер живет в воображаемом доме, но дом ей не нужен, а потому она не против того, что он воображаемый. Знакомая Сибрука совершает воображаемые побеги из дома, который терпеть не может из-за его