Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти
Шрифт:
Шаарьяр не оставил без внимания горечь Квайра:
– Вы не станете нам перечить, верно?
– Теперь? Каким образом? Все зашло слишком далеко.
– Чем вы займетесь?
– Найду очередного покровителя, надо полагать. – Бег беседы ему не нравился.
Шаарьяр рассмеялся.
– Вот оно что. Вы не удержались и ее возлюбили. Классика.
– Я нежен к несчастному созданию, особенно теперь, когда она застыла на краю поражения. Я всегда нежен к своим жертвам, сир.
– Нет! Здесь нечто большее. Вы колеблетесь. – Шаарьяр шагнул ближе, еще ближе. – Интересно, вы предали бы нас, коли могли? Способ
– Не страшитесь, милорд, я сдержал слово. Сим я славен.
– Как славны сокрытием истины за тщательно отобранными банальностями. – Лорд Шаарьяр пожал плечами. – Что ж, я должен вам доверять. Однако я часто удивлялся, почему вы с такой готовностью перешли со службы Монфалькона на мою…
– В тот день? Так было суждено. Я утратил самообладание в разговоре с лордом Монфальконом. Был уязвлен. Поймай вы меня назавтра, вся история была бы иной. Я бы воспрепятствовал всем вашим планам – именем Монфалькона. Но, вероятно, в спешке я дал слово – и сдержал его…
– Судя по тону, вы сожалеете, капитан Квайр.
Капитан с ним закончил. Прежде чем до Шаарьяра дошло, он уже отправился в обратное путешествие до покоев Глорианы, ибо вскоре она должна была проснуться.
Но она, когда он прибыл, уже встала. Она была бледна, ее разум – спутан. У постели стоял сир Орландо Хоз. Он кивнул Квайру, когда тот вошел.
– Что стряслось? Королева больна? – Квайр двинулся к ней. Он был удивлен, когда она отмахнулась от него, поглощена запиской, кою читала и перечитывала.
– Что в ней? – спросил Квайр Хоза. – Война объявлена? – Он ненавидел неведение. Он жил ради знания. – Что в записке?
Глориана показала. Записка была от Уоллиса.
– Мы нашли его. В одной из малых комнат при основном серале, – молвил сир Орландо. Он печалился, но и торжествовал тоже. – Он воспользовался страницей из книги сира Эрнеста, пером и роговой чернильницей поэта. Себя он заколол кинжалом. В сердце. Аккуратно, все обстоятельно рассчитав.
– Ах, Квайр! – обвинила его Глориана.
Записка адресовалась ему.
Капитану Квайру. Сир, будучи в сомнении касательно Вашего совета, я решил покончить с сомнением и болью раз и навсегда и предпринял сей шаг. Вы оказали мне услугу и тем самым обрекли меня на великие муки, однако вся вина лежит на мне. Я считаю, что уплатил Вам отягощавший меня долг и, таким образом, могу отбыть с чистой совестью. Я предал веру Королевы и не могу благодарить Вас за помощь в сем вопросе. Однако же я отмщен – предан Вами и Вашей креатурой так же, как, я знаю, Вы предали столь многих – предали смерти. Остаюсь, полагаю, пока жизнь во мне теплится, Вашим слугой. Флоре-стан Уоллис, Секретарь Высокой Речи Альбиона. Посредством сего деяния вновь верный друг Королевы.
– Вы пропали, Квайр, – сказал сир Орландо. – Сей бедный малый обвинил вас и погиб, чтобы доказать свою правоту.
Глориана заревела.
Глава Тридцать Вторая,
В Коей Планы Капитана Квайра Затрудняются Более Прежнего
– Сие ничего не доказывает, – сказал Квайр. – Он
обезумел от вины и отчаяния. Я знаю юного Фила. Се один из танцоров Патера, пребывал под покровительством Уоллиса. Заигрывал со всеми подряд. Уоллис попросил меня помочь, и я сделал что мог. Оттого он считал себя моим должником. Таков посыл всего письма. И еще его вера в то, что он пренебрегал долгом, преследуя любострастие.Они сидели бок о бок на кровати, и она заново читала записку. Его Глориана игнорировала.
– Сир Орландо был прав. Гнусность определенного рода доказана.
– Только в глазах Уоллиса.
– Он вел записи по всем делам Державы. Он мог быть шпионом Татарии, а ты – его агентом. Или наоборот. Я припоминаю все то, на что намекал Монфалькон…
– Вряд ли при Дворе найдется лакей, что не добыл бы сии сведения, – сказал он. – Я не говорил ни с какими татарами, клянусь. Как ты можешь в сие верить? – Он был угнетен: обвинен, без умысла, человеком, коего не убивал, в чем-то, чего не совершал.
– Ах, Квайр, я за свою жизнь была предаваема столь многими и неизменно сохраняла веру. – Она взглянула на него безнадежно. – Я верила в Рыцарство и Альбион, в свой долг перед Державой и службу ей. Ты учишь меня себялюбию и твердишь, что се на пользу Державе. Я думаю, однако, что ты пытаешься предать меня опять, на новый лад. Ты принуждаешь меня предавать самоё себя. Что может быть безжалостнее?
– Так не пойдет. Ты устала. И ты все еще пьяна.
– Ничего подобного.
Он нахмурился:
– Ты дебатируешь несуществующие проблемы. Я люблю тебя. Не прошло четырех часов, как ты согласилась: нашей любви достанет, чтобы справиться со всем остальным.
– Я отвернулась от Альбиона. Я стала циничной. И столь многие погибли.
– Они погибали и прежде, – сказал он. – Просто ты сего не знала – почти ни о ком. Скольких умертвили куда более кошмарно, нежели леди Мэри?
– Что ты такое говоришь? – Она обернулась, нахмурившись. – Что ты знаешь?
Он сделался осторожнее.
– То, что слышал. Спроси Монфалькона. – Он рисковал своей же безопасностью. Стоит Монфалькону счесть, что Квайр выдал сии тайны, жизнь его обесценится.
– Во времена моего отца, ты имеешь в виду?
Он отступил.
– Вестимо.
Мгновение за мгновением она словно стягивала ремнями доспехи. Он поискал щель:
– Я люблю тебя.
Она помотала головой и выронила письмо.
– Ты думаешь, что любишь. А я тебя, маленький Квайр. Однако сие… – Она вскинулась и стала мерить шагами темную комнату. – Двор трещит по швам. Мертвецов прибавляется. Я-то думала, что своими деяниями избавлю нас от очередных смертей. Но вот ушел бедняга Уоллис. И в наших же тайных покоях, символизирующих наше бегство от смерти, от прошлого. Квайр, чаша переполнилась.
– Ты, кажется, винишь меня.
– Уоллис винил тебя.
– Вестимо. Его мозг разладился. Многие сделали бы из меня козла отпущения.
– Финикийский козел отпущения нес грехи всего племени и был убиваем ради его свободы. Я не хочу, чтобы тебя убили, любовь моя. Я не хочу Державы, коей потребен козел отпущения.
– Уверяю тебя, я согласен.
– Я должна позаботиться о том, чтобы ничто не угрожало духу Альбиона. Я должна остановить сии войны. Я должна воссоединить моих дворян.