Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти

Снова ее огромное, совершенное тело сотряслось. Снова ее громкий голос возревел торжествующую радость.

Квайр познал озадачивающее ощущение, кое, предположил он, и есть счастье. И он, догоняя оглушительным хохотом умирающий отголосок ее крика, смотрел, как она бросила кинжал на камни с такой силой, что сталь разбилась вдребезги, и фрагменты ее серебряным дождем пали на грязный гранит сего ужасного помещения.

– Ха, Глориана! – И он поклонился.

Тогда, на вершине чистого облегчения, она позволила себе заплакать.

– Ох, Квайр. Ныне мы оба вкусили радости.

Вирши для Планируемой Музыкальной Трактовки «Глорианы»

авторства Майкла Муркока и Питера Павли

Песня Джона Ди

(Слова: Муркок. Музыка: Павли)

Внутри меня многообразье сфер Все Альбионы без конца, И Ди в одном – Король. Она же там – Мудрец. (Алкала бы она меня? Противился бы я бурленью крови в ней?) Черед миров, Планетам несть числа, И встречи двух из них весьма редки. Вот рассуждение мое; поклон (Сии рейтузы! Ах! Я стану евнух и смешон!) «О досточтимый Ди – почтенный сир; Столь благороден, утончен…» (Ей не понять, как мой пылает мир В мозгу, что ею изнурен…) А ныне слово о Природе, Затем о Боге, и о Благе, И о Любви и Смерти — Искусстве – Арифметии благой. (Как мне сдержать прыгучий молот мой?) «Мадам, позвольте удалиться мне?» Еще поклон – о, мой клинок! Я весь в огне! И вот крадусь я вон, Стеная, прекращенья мук ища… (Голос девочки) «Добрейшее утро, доктор Ди!» (Ди) «Прочь, благая дева, прочь!» (Девочка) «Совета, добрый мой мудрец, молю…» (Ди, в сторону) (Она уймет пожар на день и ночь.) «В постель, о дева, поспешим скорей, Чтоб вы сочились философией моей…» Чтобы сочились вы, Чтобы сочились вы, Сочились вы Всей философией моей…

Песня Монфалькона

(Слова: Муркок. Музыка: Павли)

Я слышу, вы рыдаете в ночи, О, Королева. Будь вы лишь женщина, не Альбион, Я б сладких жен оставил вмиг. Я помню вашу жаждущую плоть, Ваш резкий отчаявшийся вздох, Невинность вашу, вашу похоть Из муки вашей радость я вкушу, Я вашим именем дышу… Их волосы зажмут мне уши, о мадам, Чтоб я не слышал боле, чтобы спал…

Песня Квайра

(Слова: Муркок. Музыка: Павли)

Я получил заказ загнать столь милую добычу, Империю в лице ее Монархини, Я не тужу и всякий день от радости мурлычу, Развеиваю сплин ночами жаркими. Так презирать нельзя, как ненавижу я Ее глаза, Ее лицо, Ее копну волос, А пуще прочего объект моей фиксации — Ее невинности и благородства грация. Ибо я – Квайр-тень, Квайр – воришка Идеалов и добродетели. Я, Квайр, и малый, и удалый, Храбр, практичен, вольный птах, Я истребляю идеалы, Танцую яро на гробах, Я сокрушаю счастья миф, Взломать его скорлупку рад, Безделкой красочной дитятю, Что торопится играть, Маню всечасно В ад… Потряси безделицей – и народ уж пляшет. Пообещай фальшивку – и рот уж до ушей. Скажи им, что до счастья всего ничего, И вот они твои друзья – все до одного! Ибо я Квайр, удалый малый, Штандарты сожгу я в пламени алом. Для меня все лозунги – прах. Есть одна лишь правда – страх. Есть одна лишь правда — Страх.

(Демо-записи сделаны в июне и июле 1977 года.)

Отзыв о «Глориане»

«Калейдоскоп», 2 мая 1978 года

Калейдоскоп: Итак, назад – или все-таки вперед? – во времени, в мифическую Империю Королевы Глорианы, владычицы Альбиона, верховной правительницы Европы, Америки и большей части Азии:

Глориана, единственный ребенок Короля Герна VI (деспота и дегенерата, предавшего Государство и изменившего Долгу, повелевшего отсечь сотни тысяч голов, трусливого губителя своей души), Властительница, в чьих жилах течет древняя кровь Эльфиклея и Брутия, ниспровергшего Гогмагога, ни на миг не забывает о любви к ней подданных и возвращает их любовь; однако чувство сие, даруемое и принимаемое, для Королевы бремя – бремя столь великое, что она едва ли признаёт его наличие; бремя, составляющее, надобно думать, основную причину ее неимоверного частного горя.

К.: Ее частное горе в том, что Глориана – не королева-девственница, в отличие от Елизаветы I, прозванной Глорианой, – совсем наоборот. Немало покоев ее обширного дворца отданы наложникам и наложницам. Никто, однако, не может ее удовлетворить. Для Империи Альбиона оргазм стал делом государственной важности, и великий Златой Век рыцарства, мира во всем мире и просвещения, обретенных в правление Глорианы, – иллюзия в той же мере, в какой иллюзорно королевское спокойствие. Эти иллюзии лелеемы и поддерживаемы Канцлером Глорианы, лордом Монфальконом, – пауком в центре паутины, состоящей из шпионов, предателей и убийц. Главнейший рабочий инструмент Монфалькона – безжалостный, аморальный капитан Квайр, для которого злодейства сродни искусству:

Я жалостливый приятель – но лишь для слабых. Безумных и сильных я не стерплю – с такими я дерусь или же их бегу. Мои благие дела, лорд Монфалькон, подобно всем моим делам, своекорыстны. Вашей и моей службе весьма содействует моя репутация щедрой души. Мы нанимаем великую армию лояльных простаков, верующих слабоумных мужчин и женщин, скучного, сердечного, честного народа – ибо такие люди никогда не квитаются с врагами. Они вечно незамечаемы, удостаиваемы лишь снисхождения. Оттого они более прочих благодарны за мои благие дела и доставляют мне всевозможные сведения – не из жадности, а из обыкновенной преданности. Я – их герой. Они поклоняются капитану Квайру. Они простят ему любое злодеяние («у него имеются на то причины») и защищают его, как могут, от любых последствий. На них держится любая интрига.

К.: В какой-то миг король бесстрастного порока и Королева холодной, иллюзорной добродетели соединяются; такова сочная плоть сюжета Майкла Муркока. В примечании на шмуцтитуле автор настаивает на том, что, несмотря на имя «Глориана», брыжи и дублеты, а также присутствие исторических лиц XVI века вроде доктора Ди, это «ни „елизаветинская фантазия“, ни историческая беллетристика». Оттого я в некотором замешательстве обращаюсь к Питеру Акройду, литературному редактору «Спектейтора». Если роман – не то и не другое, что он вообще такое?

Питер Акройд: Что ж, я полагаю, это своего рода притча. Многие великолепные современные прозаики отказываются от реализма как формы и обращаются к притче как способу исследовать и создавать новые миры. Я думаю, в сегодняшнем контексте данный процесс очень важен – благодаря ему мы избегаем ограниченной беспримесности реализма, и он позволяет писателям быть изобретательнее, осваивать новые территории, давать волю воображению. В данном случае, например, Майкл Муркок использует нагромождаемые один на другой образы; он придумывает цветистые неологизмы. На всем протяжении книги чувствуется неизбывное напряжение почти маниакальной изобретательности, и это чрезвычайно важно. Разрушив плотину реализма, ты позволяешь явиться иным формам, которые до недавнего времени считались чуждыми. Ты задействуешь, к примеру, фэнтези, задействуешь аллегорию, задействуешь притчу – и магию определенного рода тоже.

К.: Хорошо, но, если убрать чрезвычайную цветистость и изобретательность за скобки, что останется? Муркок признаёт, что обязан кое-чем «Королеве Духов» Спенсера, а «Королева Духов», как мы все знаем, аллегория – политическая аллегория. Можно ли прочесть «Глориану» как политическую аллегорию?

А.: Зависит от того, что для вас «политическое». Мне представляется, что напряжение в этой книге, которое в каком-то смысле скрыто – закамуфлировано, если хотите, – это напряжение, я бы сказал, магическое, и, если считать, что магия есть иной способ обсуждения отношений Человека с самим собой и с окружающим миром, тогда, конечно, это политический роман. Ведь что делает Муркок: он пронзает завесы обычного реализма, если говорить о сочинительстве, и открывает магическую подоплеку реальности; и, когда мы видим эту подоплеку, она нас изумляет, даже ошарашивает – оказывается, вот каким мир может быть на самом деле.

К.: Но автор явно хочет увлечь нас еще дальше. Его тридцать пятая, и последняя, глава носит заголовок «В Коей Альбион Зачнет Новый Век, Что Будет Истинно Веком Златой Умеренности при Романтике и Разуме – в Кои-То Веки – в Равновесии», – и я думаю: бог ты мой, какая старомодная идея!

А.: Да, я думаю, она старомодная потому, что это по сути метафора. Ее не надо понимать буквально. Такова же и роль Глорианы, Королевы, которая не может достичь оргазма, – и тут, мне кажется, автор чуть переигрывает, – но ведь и Держава Глорианы являет собой метафору сознания. Глориана сублимирует свою несчастность, она избегает лабиринтов и коридоров дворцовых подземелий, делает вид, будто их нет, и мне представляется, что это в некотором смысле описание сознания, которое помещается на подсознании.