Глоток зеленого шартреза

Уже стемнело, и Мезенцов подумывал о ночлеге, когда в ответ на его обычный вопрос сидевший у обочины человек воскликнул: «Злого? Меня, может?» Это был Митя.

– Где Ваня? – спросил Мезенцов резко, не здороваясь со своим врагом.

– Это не ваше дело, – усмехнулся тот. – На что он вам?

– Я пришел сказать ему, что Маша умерла и что ты ее убийца.

Голос Мезенцова звучал угрожающе, и угроза возымела свое действие.

– Тсс! Тсс! – прошептал Митя, поспешно вставая и подходя к Мезенцову. – Не кричите так громко! Значит, она покончила с собой? Повесилась?

– В реку бросилась.

– Это все равно. Вы ни за что не должны говорить Ване. Я знаю его. Он уйдет в монахи и просидит там всю жизнь, осел добродетельный.

– И правильно сделает, – сказал Мезенцов. – Он столько же повинен в смерти этой девушки, как и ты.

– Я возьму на себя его долю греха. Мне не страшен ад.

– Но Ваня должен знать, – настаивал Мезенцов сердито, – хотя бы для того, чтобы сказать тебе, что он о тебе думает.

– Как бы не так! – закричал Митя, и нож блеснул у него в руке. – Убирайтесь сейчас же подобру-поздорову, а не то…

– Как, вы здесь, барин? – раздался Ванин тихий голос. – Приятно путешествовать, не правда ли? Погода такая чудесная. Митя присел покурить, а я собирал землянику, смотрите, какая она крупная и сладкая. Хотите отведать?

– Послушайте, Ваня… – начал Мезенцов. – Мне надо сказать вам что-то очень серьезное…

– Эй, Ваня, – перебил его Митя, – ты знаешь, барин-то решил идти с нами, повидать все интересное, познакомиться с нашими братьями и побывать в нашем чудном городе в горах. Но прежде мы должны поставить ему некоторые условия. Оставь нас на минутку, ты нам мешаешь. Погуляй еще маленько.

– Ладно, – отозвался ничего не подозревавший Ваня. – Но поспешите, время ужинать.

И он отошел в сторону, поедая землянику.

– Послушайте, барин, – начал Митя вкрадчивым голосом, – я вас не трону. Я не такой дурной, как вы думаете. Но не говорите Ване пока про Машу. Можете сказать ему завтра… позже… а тем временем я обещаю показать вам что-то, о чем вы, горожане, и не подозреваете. Мужики только с виду простые. Попробуйте увидать их такими, какие они есть, и вовек уж не забудете. Вы увидите также город, которого нет на карте и который поважнее будет для мира, чем Москва. И хотя вы и недолюбливаете меня, я буду вам добрым другом.

Мезенцов слишком устал душевно, чтобы настаивать дальше. К тому же ему припомнился Митин нож, который ему вовсе не хотелось увидеть снова. Да и этнографическое любопытство его было задето: как же было упустить возможность небывалого приключения, которое может навсегда создать ему славу в четвертом отделении Академии наук в Петрограде!

– Ладно, – сказал он резко, – я не буду говорить сегодня. Только не забывайте, Митя… – Он замолчал, не зная, как ему выразить свою угрозу.

Митя, казалось, был удовлетворен.

– Давайте тогда ужинать! – крикнул он. – У нас есть хлеб и лук. Чего еще нужно человеку?!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мезенцов, Митя и Ваня, идя по обочине большой дороги, приближались к селу Огрызкову. За последние дни Митя стал что-то очень любезен с Мезенцовым. Брал у него папиросы, на ночлегах учил, как устраиваться, чтобы было теплее, и раз доверчиво положил ему голову на колени, прежде взглядом спросив, можно ли. И Мезенцов с досадой сознавал, что чувствует себя польщенным.

Был душный, слишком красный вечер, порывы несвежего ветра завивали столбики пыли – в народе есть преданье, что, если разрезать такой столбик косой или серпом, на лезвии останется капля крови.

Ваня срывал травинки и старательно разгрызал их в суставах, а в промежутках мурлыкал «Величит душа моя Господа». Митя озирался и козырьком прикладывал руку над глазами, хотя солнце было уже низко.

– Небо-то, небо какое! – вдруг выкрикнул он и потер ладони.

– А какое? – нехотя спросил уставший Мезенцов.

– Да насквозь промоленное, пожарами попаленное. Драконами все излетанное вдоль и поперек. Любили драконы в старину на Русь прилетать за девушками. Народец-то тогда был не ахти какой, только слава, что богатыри, а вот девушки, так те действительно. Теперь таких уж не бывает. Да и драконы были орлы: красная краска даже синим отливала, хвост лошадиный, а клюв стрижа. И такой им закон был положен: унесет девушку за Каспий и услаждается яблочными китайскими грудями ее сахарными. А умрет девушка, и он должен в тот же час умереть. Вот ты и рассуди: девушек много, драконов мало. Так и повывелись.

– Пустяки все это, – сказал Ваня.

– Пустяки-то пустяки, да болтали старики, а это тебе не Ваня, наукою взлелеянный ученый на манер Аристотеля, – огрызнулся Митя и тотчас радостно закричал: – А вот и Миша, выполз голубь, знать, придумывает что-то.

Навстречу путникам на окраине уже ясно видного села ковыляла какая-то фигура, похожая на медведя. «Калека», – с удивлением подумал Мезенцов. Однако когда они подошли ближе, он не заметил в ней никакого убожества. Миша волочил за собой то ту, то другую ногу, а иногда шел совсем плавно и ровно. Руки его то отвешивались, то подбирались. Веки его, казалось, прикрывали ужасные бельма, и странно было видеть вдруг открывающиеся хорошие серые глаза. Он шел как-то боком и, не дойдя нескольких шагов, остановился, застыдившись.

– Здравствуй, ясный, – сказал Митя, целуя его. – Ну, каковы дела?

– Дела ничего, что дела, – бормотал Миша, потирая щеку, которой коснулись Митины губы, и, наконец осмелев, низко поклонился Мезенцову и Ване. – Простите меня.

– Что ты, что ты, милый? – заторопился Митя. – Это свои.

И он продолжал, обратившись к товарищам:

– Он боится, что вы осудите его, зачем ноги не так, зачем руки не так, а что судить-то, еще неизвестно, сами мы лучше ли. Ну, пойдем, голубь, веди нас к себе.

И он обнял Мишины плечи с одной из самых своих очаровательных повадок.

Изба, в которую они вошли, была большая и светлая, потому что два окна ее выходили на запад. На окнах – ситцевые занавески, нежные по краскам и затейливые по рисунку. Несколько покрашенных киноварью и суриком лубков – «Взятие Плевны», «Страшный Суд» и «Бова-королевич» – озаряли тесовые стены. Но сразу бросалось в глаза нечто неестественное, как павлиний хвост у быка, как собака на верхушке дерева. Это были высокие липовые <<?>> нары в углу, сплошь заставленные ретортами, колбами, змеевиками, банками с притертой пробкой. Горела спиртовка, такая, на каких англичане подогревают кофе, а над ней в стеклянном стаканчике клокотала какая-то бурая дрянь. Недоеденная селедка лежала посреди кристаллов купороса. «Так вот во что превратились алхимики, – со злорадной усмешкой подумал Мезенцов. – Ясно, этот Миша ищет философский камень». Митя с почтением приблизился к нарам.