Глубокие раны

Пия посмотрела на шефа, но его лицо оставалось безучастным.

— Но как могли Кальтензее узнать о том, что Элард предоставляет информацию Томасу Риттеру? — спросил он. — Кто был в курсе этого?

— Собственно, только Элард, Томас, друг Эларда Новак и я, — ответила Эрманн после недолгих размышлений.

— Вы говорили об этом по телефону? — доискивался Боденштайн.

— Да, — нерешительно сказала Катарина. — Не в деталях, но о том, что Элард предоставит в наше распоряжение содержимое этого ящика.

— Когда это было?

— В пятницу.

А в субботу вечером на Новака напали. Это укладывалось в цепочку событий.

— Я вспомнила, что Томас звонил мне позавчера вечером из офиса. Он беспокоился, потому что на парковочной площадке стоял автофургон, в котором сидели двое мужчин. Я не приняла тогда это всерьез, но, может быть… — Катарина Эрманн замолчала. — Бог мой! Вы полагаете, что они прослушивали наши телефонные разговоры?

— Я это не исключаю. — Боденштайн озабоченно кивнул.

Люди из охраны на предприятии Зигберта Кальтензее были хорошо оснащены; они прослушивали радио, используемое полицией, и таким образом узнали, где был зафиксирован мобильный телефон Новака. Для них, вероятно, не составляло труда прослушивать и другие телефонные разговоры.

В дверь постучали. В комнату вошел Бенке и передал Пие конверт, который был тут же вскрыт.

— Компактный диск, — констатировала Кирххоф. — И кассета.

Она взяла свой диктофон, вложила в него кассету и нажала клавишу включения. Через несколько секунд раздался голос Риттера.

«Сегодня пятница, 4 мая 2007 года. Меня зовут Томас Риттер. Передо мной сидит фрау Августа Новак. Фрау Новак, вы хотели что-то рассказать. Прошу вас».

— Стоп! — вмешался Боденштайн. — Спасибо, фрау Эрманн. Вы можете идти. Пожалуйста, проинформируйте нас, если вы что-то услышите о господине Риттере.

Темноволосая женщина все поняла и встала с места.

— Жаль, — сказала она. — И именно в тот момент, когда все приобретает такой захватывающий характер.

— А вы вообще-то беспокоитесь за господина Риттера? — спросил Боденштайн. — Все-таки он ваш автор, который делает вам бестселлер.

— И ваш любовник, — добавила Пия.

Эрманн холодно улыбнулась.

— Поверьте мне, — сказала она. — Он знал, на что идет. Вряд ли кто-то знает Веру лучше, чем он. Кроме того, я его предостерегала.

— Еще один вопрос, — остановил ее Боденштайн, когда она уже собралась уходить. — Почему Ойген Кальтензее переписал на вас доли участия в фирме?

Улыбка исчезла с ее лица.

— Читайте биографию, — сказала она. — Тогда узнаете.

«Мой отец был большим почитателем кайзера, — раздался из динамика магнитофона, стоявшего посередине стола, голос Августы Новак. — Поэтому при крещении мне дали имя императрицы — Августа Виктория. Раньше меня называли Викки, но это было давно».

Боденштайн и Пия быстро переглянулись. Весь отдел К-2 собрался за большим столом в переговорной комнате. Рядом с Оливером сидела советник уголовной полиции доктор Николя Энгель с безразличным лицом. Часы показывали без четверти девять, но Бенке ни разу не подумал о завершении рабочего дня.

« Я родилась 17 марта 1922 года в Лауенбурге. Мой отец Арно был управляющим имения семьи Цойдлитц-Лауенбург. Нас было трое — Вера, дочь барона, Эдда Швиндерке, дочь казначея, и я. Мы все были ровесницами и росли почти как сестры. Когда мы были еще совсем молоденькими девушками, Эдде и мне очень нравился Элард, старший брат Веры, но он терпеть не мог Эдду. Еще девочкой она была ужасно тщеславной и в глубине души уже видела себя хозяйкой поместья Лауенбург. Когда Элард в меня влюбился, Эдда ужасно разозлилась. Она думала, что произведет на него впечатление тем, что уже в шестнадцать стала руководительницей группы в Союзе немецких девушек, но все получилось совсем наоборот. Элард ненавидел нацистов, но он никогда не говорил об этом вслух. Эдда того не замечала и все время кичилась своим братом Оскаром, который служил в „Лейбштандарт СС Адольф Гитлер“».

Августа Новак сделала паузу. Никто из присутствующих не сказал ни слова. Потом она продолжала:

«В 1936 году мы были с девочками в Берлине на Олимпиаде. Элард тогда учился в Берлине. Вечерами он водил меня и Веру ужинать, а Эдда почти лопалась от ревности. Она донесла на нас, так как мы без разрешения ушли из группы, и из-за этого был большой скандал. С этого дня она причиняла мне неприятности, как только могла, в том числе пыталась сделать посмешищем перед другими девочками на еженедельных вечеринках. Она даже утверждала, что мой отец большевик. Когда мне было девятнадцать, я забеременела. Никто не возражал против женитьбы, даже родители Эларда, но шла война, и Элард был на фронте. Когда подошел срок свадьбы, он был арестован гестапо, хотя был офицером Люфтваффе. Второй назначенный срок свадьбы тоже пришлось переносить, так как Эларда опять арестовали. Разумеется, на него донес в гестапо Оскар».

Пия кивнула. Данные показания подтверждали то, что рассказывал Мирьям поляк, работавший в поместье.

«23 августа 1942 года на свет появился наш сын. Эдда между тем уехала из Лауенбурга. Она и Мария Виллумат, дочь ортсгруппенляйтера НСДАП из Добена, поступили на службу в женский лагерь для военнопленных. После того как она уехала и не могла больше ничего вынюхивать, Элард и Вера тайно переправили деньги, ювелирные изделия и другие ценности на другую сторону Рейха или в Швейцарию. Элард был убежден в том, что война проиграна, и хотел, чтобы, по меньшей мере, Вера, Хайни и я перебрались на Запад. Семья его матери имела частное владение недалеко от Франкфурта, и он хотел отправить нас туда».

— Мюленхоф, — заметила тихо Пия.

«Но этого не произошло. В ноябре 1944 года самолет Эларда был сбит, и он с тяжелыми ранениями вернулся в Лауенбург. Вера тайно покинула свой пансионат для девочек в Швейцарии и Рождество провела дома. Мы помогли Эларду подготовиться к эвакуации, но разрешение было получено только 15 января. Слишком поздно, русские были уже всего в двадцати километрах от нас. Эвакуация началась ранним утром 16 января. Я не хотела уходить без Эларда и моих родителей, а так как я осталась, осталась и Вера. Мы думали, что позже еще будет возможность уехать на Запад».

Августа Новак глубоко вздохнула.

«Родители Эларда готовы были скорее умереть, чем покинуть поместье. Им обоим было уже как следует за шестьдесят, и они потеряли своих старших сыновей в Первой мировой войне. Мои родители были тяжело больны туберкулезом. А младшая сестренка Ида лежала в постели с температурой выше сорока. Мы спрятались в подвале замка, запаслись продуктами и постельным бельем, в надежде что русские нас не обнаружат и пойдут дальше. Около полудня во двор въехал вездеход. Отец Веры подумал, что Швиндерке кого-то послал, чтобы вывезти больных, но это было не так».