Глубокие воды

– Как давно он вам платит? – процедил я.

Уже не впервые я порадовался тому, что я выше него.

На улице я на мгновение зажмурился от полуденного солнца. На уровне моих глаз порхнула птица и села на антенну полицейской машины, отчего та закачалась, точно стебель камыша. Это был черноголовый овсяночник, явно заплутавший. В Порт-Брауне уже много лет нет мангровых зарослей, их вырубили подчистую, когда строили торговый порт. Птица оценивающе посмотрела на меня и зачирикала, потом взлетела, и я ощутил на щеке дуновение отчаянно машущих крыльев.

36

Когда они вернулись в Порт-Браун, Виржини первым делом одолжила у Тенгку запасной мобильник и позвонила маме, которая рыдала в трубку, а затем брату и сестрам. Приятно было услышать их голоса, сознавать, что теперь она может связаться с родными в любое время после всех этих недель молчания. Когда она разговаривала с отцом Джейка, надлом в его голосе едва не лишил ее остатков самообладания.

Почти неделю Виржини курсировала между гостевым домом и больницей, как на автопилоте. Часто воздух в Порт-Брауне казался плотным, как вода, и ей приходилось брести сквозь него, ноги были словно налиты свинцом. Вдобавок обувь была велика. Эти шлепанцы – черные резиновые вьетнамки – купила Тереза и промахнулась с размером. Она также купила ей кое-какую одежду: джинсы из тонкого хлопка, которые после месяцев в купальнике казались жесткими, точно доспехи, и несколько блузок с длинными рукавами.

У Виржини имелись подозрения по поводу того, откуда у Терезы появились деньги. На второй день в Порт-Брауне, проходя через верфь к больнице, Виржини увидела, как уезжает мотоцикл, и из прохода между контейнерами выступила Тереза с набитым полиэтиленовым пакетом в руках. Схожую сцену она уже наблюдала, но на этот раз в Терезе не было и следа нервозности – голова высоко поднята, походка уверенная.

Вернувшись в гостевой дом на следующее утро, Виржини нашла на своей кровати аккуратно сложенную стопку новой одежды, поверх которой лежали вьетнамки. Она стянула тесные кроссовки, которые ей одолжила медсестра, и влезла в шлепанцы. Тереза очень добра. Женщина, которая ничего не имеет. У Виржини сжалось сердце. Она этого не заслуживает.

– Тебе они нужны, – пожала плечами Тереза, когда она благодарила ее, пообещав, что вернет деньги, как только доберется до банка. – Нельзя же вечно выглядеть как медсестра.

Вскоре выяснилось, что одежда была прощальным подарком. Через два дня, в день, когда, по словам Тенгку, «Патусан» должен был достигнуть Амаранте, Виржини постучала в комнату Терезы, держа наготове снятые в банке ринггиты, но никто не отозвался. Дверь оказалась открыта. Ящики комода из темного дерева были выдвинуты, кровать аккуратно заправлена. На то, что в комнате еще недавно кто-то жил, указывала кучка бирок с ценниками, в том числе на детские вещи, в мусорной корзине.

Исчезла, не сказав ни слова. Что ж, вполне в духе женщины, которая говорила, только если слова имели значение, которая крепко держала мысли и чувства при себе. Виржини вспомнила фотографию Мусы и мысленно пожелала Терезе и малышу удачи. Удивительно, как материнская любовь делает женщину уязвимой жертвой, но в то же время порождает в ней удивительную стойкость, выпускает на волю неистовый первобытный инстинкт – защитить дитя любой ценой.

На Рождество в больницу пришел Тенгку. После вязкой текучести на Амаранте время тут снова обрело структуру. Теперь Виржини отмечала смену дней, вела им счет, прибавляла их к сроку, который Джейк уже провел без сознания – двенадцать дней, – и сознавала, что с каждым ушедшим днем его шансы тают. Врачи постоянно говорили, что он идет на поправку, и в хорошие моменты она им верила. Вот он почти сжал ей руку, вот в его лице что-то дрогнуло… или ей только показалось? Но вечерами, когда больничный свет тускнел, синхронизируясь с сумерками за окном, когда скрип обуви медсестры по линолеуму в коридоре лишь изредка накладывался на писк аппаратуры Джейка, тогда поверить в это было труднее.

В последнее время Тенгку не появлялся. И вот он здесь. В форменной белой рубашке, золотые шевроны на плечах поблескивают в свете больничных ламп, как рождественские украшения.

– Капитан Тенгку, вы знаете, что сегодня Рождество? – Настроение у Виржини было далеко не праздничным. – В прошлое Рождество мы с Джейком планировали наше путешествие. Мы тогда экономили на всем, поэтому договорились, что купим друг другу по одному подарку, недорогому. Даже установили предельную цену – совсем скромную, – но он, конечно, ее превысил. – Браслет, который Джейк ей подарил, остался на «Путеводной звезде». Виржини обхватила пустое запястье пальцами. – Не знала, что в Малайзии отмечают Рождество.

– Некоторые – да.

– Конечно, тут же много католиков. А как насчет вас?

Капитан посмотрел на часы над дверью. Виржини проследила за его взглядом. Часы были старомодными, со стрелками. Мишура, которой они были увиты, трепетала под потоком воздуха из кондиционера, напоминая пальмовые листья, колышущиеся от морского бриза.

– Сегодня вечером вернется «Патусан», – сказал он.

Щелчки и гудение аппаратуры в палате, казалось, сделались громче. Виржини шагнула к тревожной кнопке, готовая вызвать медсестру, оглядела первый экран, второй, третий, но показания были такими же, как обычно. За те часы, что Виржини провела здесь, неотрывно глядя на приборы, она выучила все показатели.

Тенгку наблюдал за ней.

– Не волнуйтесь, – сказал он, и Виржини вспыхнула от гнева – он не врач, что он может знать о состоянии Джейка? Но тут же сообразила, что он имел в виду не Джейка, а Витора. – Я позабочусь о том, чтобы его взяли под стражу в полиции. Я… – Капитан снова посмотрел на часы, на дверь, на носки своих ботинок. – Я уже поговорил с начальником полиции.

– А он… – Она замолчала, догадавшись, что отстраненность Тенгку может быть связана с тем, что ему не хочется говорить, что ей самой тоже грозит арест.

Какие тюремные камеры в Малайзии? Господи, ее ведь могут задержать надолго – на недели, на месяцы. Надо найти кого-то, кто будет дежурить у постели Джейка. Но кто сможет бросить все и примчаться в Малайзию? Его отец в таком месте просто не выдержит. Она даже не уверена, что у него есть паспорт. Нужно выяснить, что ее ждет, существует ли риск, что Джейк останется один. Виржини заставила себя спросить:

– Меня начальник полиции тоже хочет видеть?

Тенгку встретился с ней взглядом:

– Мне он этого не говорил.

Она выдохнула, но тут же спросила себя, правильно ли это, заслуживает ли она свободы.

Уходя, Тенгку остановился в дверях, оглянулся, на лице его было выражение глубокой сосредоточенности.

– Виржини, вы ведь понимаете, что спасли Витору жизнь, когда столкнули те канистры с водой за борт?

Она вспомнила, как налетела на них, как канистры рухнули во тьму. Внутри все так и сжалось.

– Но я сделала это не специально. Я не думала.

– Это неважно. Это куда больше, чем он сделал для вас и Джейка. Он собирался бросить вас умирать. То, что вы сделали, пусть и неосознанно, дорогого стоит. Вы спасли его. Никогда об этом не забывайте.

На следующее утро, заскочив в гостевой дом, чтобы переодеться, Виржини возвращалась к больнице через гавань и увидела «Патусан». Вблизи он выглядел огромным – мостик приходился вровень с крышами построек в гавани – и чужеродным, цвет надстройки и корпуса контрастировал с небом и морем, а не сливался с ними. Виржини представила, как Витор босиком, в тех же шортах, которые были на нем той ночью, шаркает к полицейской машине со скованными впереди руками.

В больнице ее дожидалась Ани, дежурная санитарка.