Глубокий тыл

Бои под Ржавой продолжались. Гитлеровская авиация частенько налетала теперь на Верхневолжск. Поэтому решено было поезд отправить без всякой помпезности. Ночью с заводских путей его перегнали на станцию, но не к пассажирскому вокзалу, а на грузовые пути.

Утром из начальства на проводы прибыли лишь секретарь горкома да Северьянов и еще конструктор поезда, делегация рабочих, строивших его, да родственники уезжающих, которых оказалось совсем немного. В последнюю минуту комиссару было особенно хлопотно. Как это всегда бывает в таких случаях, выяснилось, что одно недоделано, другое не привезли, третье забыли. В вагонах звучало: «Товарищ комиссар», «Где товарищ комиссар?», «Не видели товарища комиссара?», «Боже мой, да куда же девался комиссар?»

Анна старалась поспеть туда и сюда, советовала, усовещивала, отчитывала, приказывала. Но при этом она все время косила в окна на своих стоявших отдельной группкой у ступенек штабного вагона. Отец в шевиотовом своем костюме, в галстуке-хомутке и старой, помятой шляпе. Мать в строгом шерстяном платье, с головой, по фабричным обычаям, повязанной пестрой косынкой. Лена и Вовка, притихшие, ошеломленные предстоящей разлукой, топтались подле стариков, а в сторонке стоял маленький плотный солдатик — Галина, в пилотке, в кирзовых сапогах с такими широкими голенищами, что, казалось, в любой из них она могла бы сунуть обе ноги. Чинная неподвижность всех этих любимых людей как-то особенно больно отзывалась в сердце Анны.

Но комиссарский глаз не упустил из поля зрения и других провожающих. Он приметил, что маленькая старушка плачет на плече хирургической сестры, что машинист и электрик как-то уж слишком оживленно жестикулируют, что начальник поезда одиноко стоит от всех в стороне, что главного врача провожает красивая, разодетая дама с букетом цветов, но что при этом оба они стоят, как чужие, и смотрят в разные стороны. Все это и многое другое успел заметить комиссарский глаз. Это были люди. Это были характеры. Это были судьбы. И отныне судьбы этих и еще многих других людей будут близки ей, Анне Калининой.

— Ну что ж, комиссар, доброго пути! — сказал секретарь горкома, поднявшись в вагон и пожимая руку Анны своей холодной, влажной рукой. — Выше голову! У вас дело пойдет… А о своих не беспокойтесь, считайте, что они теперь наши.

Сергей Северьянов, тоже вошедший с ним, был совсем необычен. Его розовое, с блеклыми веснушками лицо имело несвойственное этому ироническому человеку выражение: тревожное, взволнованное, ласковое. Но в последнюю минуту он ухитрился все это спрятать и, посмеиваясь, посматривал на Анну.

— Вы поглядите только на этого военного товарища! Гитлер со страху поседеет, узнав, какие теперь в Красной Армии роскошные комиссары. Только одно ему теперь и остается: хенде хох и идти к нам дороги чинить… Чу! — Паровоз длинно, протяжно свистел. — Анна, марш к своим! Скоро трогаетесь…

Анна соскочила с подножки, прижала к себе детей и замерла, позабыв все на свете. Так и застыла, обняв их, и казалось, ничто не в силах оторвать ее от Лены и Вавки.

— Дочка, дочка! — тряс ее, за плечи Степан Михайлович. — Второй раз свистят…

В самом деле, состав уже перезвякивал буферами. В последний раз прижав к себе ребят, впилась она губами в щеку дочери, поцеловала куда-то в маковку сына и, оттолкнув его, бросилась к штабному вагону. Чьи-то руки втянули ее на движущиеся уже ступеньки.

Анна опустилась на них, не имея сил оторвать взгляда от удалявшейся группы. Отец, прижимая к себе мать, махал шляпой. Галина стояла, приложив развернутую ладонь к пилотке. Не вытирая слез, плакала Лена, и Вовка, смешной, торжественный Вовка, знавший все военные правила, вытянув руки по швам, отдавал салют уходящему эшелону. Наконец все исчезло за составом платформ, груженных в навал искореженным военным железом и алюминием, а Анна все еще смотрела в направлении, где скрылись дорогие ей люди…

— Товарищ комиссар! — взволнованно позвал вдруг девичий голос. — Посмотрите, что впереди делается…

В самом деле, поезд приближался к фабрикам «Большевички». Железнодорожное полотно поднималось, здесь на насыпь, и откосы ее были усыпаны людьми. Толпа росла на глазах. С площадки тамбура было видно, как по двору фабрики, по зеленым улочкам прифабричной слободки бежали и бежали запоздавшие.

— Может, это нас провожают? — неуверенно произнесла молоденькая сестра и вдруг закричала на весь вагон, ошеломленная своей догадкой: — Да нас же, конечно, нас! Смотрите, как нам машут!

В самом деле, поезду махали платками, кепками, картузами, просто руками, махали и что-то кричали. Анна вскочила, одернула гимнастерку, поправила пилотку, обернулась назад.

— Сестра, обегите вагоны, скажите, чтобы все подошли к окнам и отвечали на приветствия.

Сама она подалась в тамбур, а вперед на ступеньки подтолкнула начальника поезда.

Теперь вагоны бежали как бы через живой коридор. Поезд набирал скорость. Лица тех, кто стоял поближе, сливались в сплошную полосу. Приветственные крики перебивали журчание я стук колес. Начальник поезда, поднявшись наверх, усмехаясь, освободил место Анне.

— Нет уж, товарищ комиссар, извольте вы вперед! Прислушайтесь, что они кричат.

В самом деле, в гомоне этой как бы проносившейся мимо поезда толпы отчетливо звучало: «Анна Степановна! Анна Степановна!» Только тут комиссар поняла, что родные фабрики провожают не только этот поезд, но и ее самое. Потрясенная этим открытием, Анна, сорвав пилотку, держась рукой за поручни, вся устремилась к ним.

— До свидания, дорогие! До свидания, спасибо!..

Поезд шел уже быстро. Трудно было что-нибудь вблизи разглядеть. Но взволнованному комиссару показалось, что в толпе промелькнуло квадратное, будто из гранита высеченное лицо Слесарева, сивый, развеваемый ветром чуб Арсения Курова и где-то рядом соломенная голова Ростика. Совсем отчетливо увиделаона в отдалении от полотна высокую фигуру сестры Ксении и возле нее Юнону. Должно быть, обе прибежали прямо с работы.

А вот, тоже в отдалении, возвышается над толпой массивная фигура Гордея Лужникова. Он жадно шарил глазами по бегущему поезду и вдруг, увидев Анну, заулыбался и закричал, сложив руки рупором. Грохот колес заглушил слова. Они не долетели до Анны. И все же ей показалось, будто она расслышала, что ей кричат. Мгновение поколебавшись, она приложила ко рту ладони и крикнула механику:

— Пишите!..

Услышал он это или нет, было не так уж важно…«До свидания, милые вы мои!» — мысленно сказала Анна, присаживаясь на верхней ступеньке и рассеянно следя за тем, как плавно движется, будто поворачиваясь на месте, и постепенно удаляется назад млеющий от жары Верхне-волжск, повитый густыми дымами своих фабрик и заводов.

Прогрохотал под колесами короткий мост через Тьму, прогрохотал длинный, волжский. Из-за деревьев помаячили вдали железные трубы завода, на котором был рожден поезд, помаячили, отплыли в сторону, скрылись, и старый бор, подступив к железнодорожному полотну, дохнул прохладой и ароматом смолы. Анна, рассеянно следя, как освещенные солнцем стволы сливаются в сплошную золотую массу, задумалась, прижавшись щекою к поручню, пронзительно пахнущему свежей краской…

— Товарищ комиссар. — позвал сзади озабоченный мужской голос, — товарищ комиссар!..