Глубокое ущелье

Эдебали взял четки, принялся молча перебирать их.

— Ну а что будет, если умрет ильхан Аргун?

— На трон сядет, конечно, Кейхату. Но против него пойдут Байджу и Газан. Не знаю, верно ли, но слыхал я, будто уже готовятся, собирают войско, нанимают военачальников.

— Так! Значит, пойдут сражаться за тавризский престол. Не до Коньи им станет... Мы с тобой три года не виделись. Поглядим, что надумал ты за это время.

Осман-бей сделал вид, что не понял.

— О чем говоришь, господин мой?

— О том, как опередить всех и прежде всех попасть в Конью, заполучить престол дедов.

— Дедов? Неужто сельджукский престол в Конье принадлежал дедам нашим?

— Аллах, аллах! Разве не говорил тебе твой покойный отец? В свое время опросили туркменские племена, отряды гази и дервишей и нашли место в «Огуз-наме»: «Кайи был старшим сыном Огуз-хана. И завещал хан: после смерти его на ханство пусть сядет Кайи! Но удалось захватить ханство одному из сыновей его с другого крыла. То был Сельджук. Силой захватил, не по обычаю. А надо бы, чтобы ханство досталось роду Кайи и до конца света никто больше не владел им». Вот что было записано... От монгольского грабежа, от притеснений гонцов ильханских устала страна. Народ винит Сельджуков. А после разгрома Джимри не осталось надежды и на Караманоглу. Ахи Анкары, Коньи, Амасьи, Сиваса и Кайсери — то есть ахи всей страны хотят видеть на конийском престоле бея из рода Кайи.

Осман-бей отхлебнул из чаши.

— Вот уж три года, мой шейх, думаю я о конийском престоле... И решил султанат конийский задаром отдать тому, кто пожелает...

Старый Эдебали широко раскрыл глаза от удивления. В задней комнате к шороху шелка прибавился мягкий топот.

Осман-бей улыбнулся.

Шейх схватил серебряную чашу, тут же поставил ее, словно обжегся. Снова принялся перебирать четки. «Не ослышался я?» Потом решил, что у самодовольного молодого туркмена ум за разум зашел от страха при мысли о трудностях, связанных с захватом Коньи. Думал, сейчас станет помощи у него просить, ибо решил заранее, что планы самого Осман-бея ничего не стоят.

— Что значит подарить? Не верней ли сказать, что отсюда до конийского престола не достать? Сил не хватит?

— Силы считать потом будем. Да много их не надо. Если только ахи Коньи нас поддержат, вашими молитвами город возьмем и удержим его...

— Как же ты возьмешь? С каким войском? Не вызвав подозрений Карамана и Гермияна?

— Просто это, мой шейх. Снаряжу большой караван: новому ильхану, мол, подарки везу да отборных рабов и наложниц. Отправлюсь в дорогу. А войдем в Конью — сяду на трон. Да только к чему это, мой шейх? Ведь конийский престол что кусок железа, раскаленный в аду. Анатолийские земли тощи и бесплодны. Не одна шкура с них содрана, на костях мяса не осталось. Дороги заросли, караваны не ходят. Реки из берегов вышли, кругом болота. А держава больших расходов требует, не прокормишь!

И Осман-бей коротко объяснил, отчего сельджукский султанат восемьдесят лет процветал, а вот уже сто пятьдесят лет дух испускает. Государю, мол, нечего надеяться на сборы да налоги, ибо прогнил ленный порядок. Крестьяне-де разбежались, разбойничают. Сместив нынешнего султана Гияседдина Кей-Хюсрева и сев на его место, ничего не изменишь. Разоренные деревни вдруг не подымешь, а раз так, никто не спасет тебя от участи Караманоглу. И поведал Осман-бей шейху о том, как надо подчинить себе страну, как удержать ее и почему несведущим дело кажется легким.

— Да, мой шейх, для того, чтобы Конья пребывала столицей державы, надо к Анатолии присоединить земли Ирака до Басры и Египта до Судана. Того более, захватить надо проливы Стамбула, в пределы державы включить благодатные земли Балкан и моря Мраморного.

Как услышал шейх слова «несведущим дело кажется легким», обеспокоился. Нет, не походил этот туркменский парень на своего отца Эртогрул-бея! Видно, нелегко с ним будет ладить. И как не замечал он этого до сих пор, несмотря на многолетний опыт обращения с людьми. Впервые шейх усомнился в себе.

— Ты говорил об этом покойному отцу своему или Акча Кодже?

— Нет. Если бы открылся при его жизни, сказали бы, зелен еще, несмышлен. Отцы обычно не полагаются на разум сыновей. Все вы стали бы мешать мне. Пока я замещал отца, узнали бы мои намерения и все бы порушили.

Много лет Эдебали не задавал никому вопросов, но тут неуверенно спросил:

— Какова же цель твоя? Если не трон в Конье, то в каком деле боялся ты помехи?

— Оставляю я пока Анатолию в покое. Монгол скоро сам уйдет... Не подходит монгольский порядок для анатолийской земли, как не подошел порядок Рима и старой Греции.— Он улыбнулся.— А за Конью пусть наши удельные беи и гази повоюют, обессилят в борьбе друг друга, только мне дело облегчат. Анатолия — богатство лишь для того, кто владеет плодородной землей. Неизбывен источник силы людской в Анатолии, но мастерство людей ее не в крестьянстве, как сдается, — в строительстве державы.

— Если не в Конье, то где же встанет держава?

— Благодарение аллаху, перед нашим уделом Битинья земля открыта... Мы на пути Стамбул — Тавриз. Купцы наши к Стамбулу привязаны. Денежные люди наши в Стамбуле деньги в дело пускают. Стамбул на морских дорогах стоит, и, если позади нас пути на суше перерезаны, вся надежда наша — там, в Стамбуле. Монголы разгромили сельджукский султанат в Конье, френки-крестоносцы разбили Византийскую империю. Земли плодородные по берегам моря Мраморного с тех пор, как обессилел император, без хозяина стоят. Надо случай этот не упустить и не зариться на бесплодные земли да кормить живущий на них народ, а направить взоры свои в края, где земля и хозяев ее, и нас прокормит.

— Неужто мусульмане, что в Конье не прижились, приживутся среди гяуров?

— Приживутся, потому все реки туда текут.

Осман-бей знал, что ошеломит Эдебали своими планами, и потому хотел говорить с ним наедине. Не порушив великой силы слова шейха в народе, употребить его помощь для задуманного. Пусть поймет, что прошла пора относиться к нему как к неопытному юнцу, связывая каждый шаг его наставлениями. Хотел избежать пустых препирательств.

Об этом дне он думал давно, надеялся, поставив плотину у истока, уберечься от бурных споров с каждым из отцовских друзей. Хочешь стоять во главе — надо быть умнее, осведомленнее, хитрее, а может, и осторожнее всех, кто тебя окружает. Знанию да уму цена лишь тогда, если в любой миг годны они для дела. Вождь должен быть догадливее всех, и, если взялся за дело, веди его без колебаний, пока не добьешься желаемого, иначе лучше и вовсе не браться. Слушай советы детей, юродивых, врагов, даже женщин, но поступай все равно по-своему.

— Не вижу я течения рек, Осман-бей. Что толку, отвернувшись от восхода, глядеть на закат?

— Есть толк, мой шейх! Византия пришла в Стамбул осколком френкского Мира Тьмы. Но рабский порядок тамошний здесь не смогла привить. Не смогла и волей-неволей признала: «Земля принадлежит богу, император — его наместник, а крестьянин — издольщик». Когда латиняне захватили Стамбул, свободные крестьяне императора увидели, какими бедами грозит им френкский порядок, что стоит на рабстве крестьянском. Кто же захочет стать рабом? Чтоб власть удержать, надо насиловать изо дня в день. А с насильником что бывает? Лишается облика человеческого. Потому-то френки, считай, хуже бешеных хищников, изменники да предатели. Бог для них — товар, вера — предлог. Ни совести, ни чести, ни жалости, ни стыда, ни верного слова нет у них. Станет туго — могут и человеческое мясо есть. Византийский крестьянин на такое никогда не пойдет. А о принявших христианство, что поселились на наших уделах, и говорить нечего... Вот что назвал я течением рек. Если по течению идти, то и сил для этого много не потребуется. Не нужно собирать большое войско да сидеть с ним на крестьянской шее, устрашать его. Не станем пугать мы крестьянина византийского невиданным, неслыханным порядком. Против рабства да френкского грабежа, против насилия да бесчестия выставим терпимость, доброжелательность, обеспечим сохранность жизни, чести, имущества. Волей-неволей все, кто трудится в поте лица, будут с нами... Таково течение наших рек, мой шейх, и несет оно теперь нас на закат. Весь закат — наш. До истинных границ френкского порядка.— Он перевел дыхание. Глаза его горели уверенностью и надеждой.— А если не пойдем мы по этому пути, упустим случай, удел Битинья сгинет, как сотни других, не оставив следа.

Шейх Эдебали хотел что-то сказать, но промолчал и только сглотнул слюну.

Осман-бей с почтением ждал ответа. Не хотел он больше смущать старого человека. Видя, что тот молчит, смягчил тон, будто благодарил за полезное наставление, сказал:

— Да, мой шейх, можешь быть спокоен. Я дело обдумал со всех сторон, рассчитал, как войти в него, как из него выйти. Вы моя опора, боевые друзья моего отца!.. Победители в брани, столпы порядка!.. Давно уже, мой шейх, не выходит у меня из головы: должны направиться мы на Запад. Не громить и не веру свою распространять — напротив, уважать любую твердую веру. Не признаем мы превосходства по вере, роду, богатству. Запад сотни лет давит на границы наши, они хотят удушить нас своими гнусными порядками. А на тех, кто им мешает, набрасываются, как бешеные псы. Потому дело, на которое мы перепоясываемся, тяжко. Путь лежит среди пропастей... В этой предательской тьме надо быть начеку: кто врага не знает, тот слеп в бою. Любую весть без промедления доводи до нас. Пусть ахи нас поддержат. Ты сказал: «Если надо, дадим деньги». Спасибо! Доход мне нужен. Долг оплачу. Мы сказали все, что у нас на сердце. Поддержи нас в правом деле, а если ошибемся, схвати за ворот!