Глубокое ущелье

— Вот вы никак и не привыкнете на месте сидеть. Потому без яйлы жизнь вам не в жизнь?!.

— Ну нет... по правде, мы уже оседлые... А на яйлу уходим от болота... Летом в долине спасу нет: комары поедом едят, лихорадка губит...

— Не все ведь уходят?

— Не могут все уйти. Дед мой Эртогрул черед определил, кому в долине оставаться. Не уберешь посевов — не проживешь. Не отгонят воины грабителей, тоже не выживешь. Воин ради дела идет на смерть. Так и пахарь на жатве да на молотьбе. На яйле тоже не все лето сидят. Многие на молотьбу вниз спускаются. И стада с гор на стерню сгоняют.

— Хочется мне поглядеть на вашу яйлу в Доманыче...

— Хорошо там. Прозрачные озера с прохладной водой, охота на уток, а сосны — вдвоем не обхватишь.

— Высоко ваша яйла?

— Знаешь гору Сипахи?

— Знаю.

— Не выше. Покойный дед мой, Эртогрул, говорил, что тысячи две локтей над равниной.

— А стада за сколько дней подымаются в такую высь?

— За сколько дойдут. Торопиться некуда, пасутся по дороге. А мы напрямик за два дня добираемся.

— Все лето в шатрах живете?

— Кто сказал? У каждого дом в два потолка. Ночи там бывают холодные: в очагах огонь держим. Когда скот приходит — сбиваем масло, варим сыр. Заворачиваем в тряпицы и храним в глубоких ямах. Не портятся. — Он невесело улыбнулся.— Если, конечно, скота много. А женщины килимы ткут, шелк, шерсть на белье.

— А мужчины?

— Ходим на охоту. Ездим на ярмарки состязаться в дротик. С оружием упражняемся. Жеребчиков приучаем к седлу да к узде.

— А когда возвращаетесь?

— Как снег выпадет, но не сразу. Идем вниз впереди снега, с остановками, с ночевками. Так постепенно и спускаемся... Выходит, больше пяти-шести месяцев не сидим мы в Сёгюте.

— А не трудно дважды в год кочевать?

— Попробуешь — узнаешь. Если голова кочевья успела дойти до Орехового Ключа на земле властителя Руманоса, увидишь, трудно ли нам.

— И легко к этому привыкнуть?

— Не знаю.— Он насторожился, пристально глянул ей в лицо. Тихо спросил: — Почему любопытствуешь, Лотос-ханым?

Она отвела глаза.

— Подумала о Бала-хатун. Всю жизнь сидела в обители отца, палец о палец не ударила... Столько служанок было... Стряпуха... Ты про яйлу рассказывал, вот я и подумала: что она будет делать в горах-то? Не затоскует?

— Не знаю. Займется делом, некогда будет тосковать. У нас так говорят: «Если любит женщина мужа, ко всему притерпится».

Впервые за всю дорогу Лотос спросила с неподдельным интересом:

— Неужто она так отца твоего любит, что все вытерпит?

Орхан немного удивился и уверенно сказал:

— Любит. Как не любить?

— Сколько лет Бала-хатун? Слыхала я, семнадцать.

— Около того.

— А отцу?

— Тридцать четыре.

— Правда? Значит, он в два раза старше...— Она нервно рассмеялась.— Как же может она любить его? У Осман-бея уже могла быть такая дочь. В отцы он ей годится. Нет, никогда не полюбит.

Орхан глянул на нее с любопытством: не шутит ли. Понял, что она серьезно, поразился:

— По-твоему, мой отец старик, Кувшинка-ханым?

— Для тридцатилетней не старик, а для семнадцатилетней...

— Старик, значит... Старик Осман-бей! Джигит он, льва голыми руками возьмет... У туркмен возраст мужчины не годами измеряют — мужеством. Если не калека, то в сорок лет только и начинается молодость. А такой, как отец: сильный, храбрый, не урод — до ста лет все молод. Не веришь? Деду моему Эртогрулу за девяносто перевалило, а умер молодым. Услыхал бой барабана, крикнул: «Коня мне!» — и умер!..

Они обернулись на стук подков. Их догоняла Аслыхан, дочь Каплана Чавуша. Поравнялась с ними, но коня не придержала. Махнув рукой, крикнула:

— Айда наверх! Поглядим, добрались ли наши до Орехового Ключа.

Лотос уже раскаивалась: зря этот разговор завела. Пустила рыжую кобылицу вскачь. Орхан устремился вдогонку...

Роща Ореховый Ключ на вершине невысокого холма — как зеленый остров посреди выжженной степи. Невдалеке желтой стеной стоял болотный тростник.

Голова каравана уже давно достигла рощи, сёгютцы, шедшие впереди, расположились на поляне, окруженной старыми чинарами. А хвост каравана был еще далеко — люди и животные растянулись по склону горы тонкой цепочкой, конец которой терялся из виду.

Утренний ветер утих, и дым огромного костра подымался к голому небу ровным серым столбом. Аслыхан, закрыв глаза, потянула носом воздух. Облизнулась, будто почуяла запах жареного. Громко рассмеялась.

— Вы их в реке выловили, не так ли, Орхан-бей? А спроси, отчего кинулись они в Карасу? Не понравилось им, что ли, в Биледжике? Так разбежались, чуть не утонули.

Не понимавший намека Орхан с улыбкой глядел на Лотос, ожидая ее ответа. Аслыхан очень любила Лотос. Заметив в глазах подружки отчаянную мольбу, сообразила, что шутка ее была неуместна. Орхан насторожился. Чтоб не продолжать разговора, Аслыхан махнула рукой:

— Гони, сестра! Не то опоздаем! Не придется отведать нам шашлыка! Гони!

Ударила коня стременами. Девушки поскакали по дороге. Не тяготили их, видно, никакие заботы, покойно и радостно было на душе. По крайней мере так показалось Орхану. Он посмотрел им вслед с упреком, как взрослый, покачал головой.

— Ишь стрекозы! — Он отпустил повод рвавшегося вперед Карадумана. И ринулся в погоню.

— Эй, красавицы! Догоню вас, догоню! — вдруг закричал Орхан, оглашая долину боевым кличем. Его охватила непонятная радость. От быстрой езды? Нет, была, видно, другая причина...

Заметив, что Лотос на рыжей кобылице обогнала Аслыхан, Орхан запел:

Эй, конь мой лихой!

Он по склонам летит, будто ветер,

Что потоком в долину несется.

Белолобый, кареглазый конь мой,

С гривой, что коса невесты.

Эй, конь мой лихой!

Ореховый Ключ — восемь огромных деревьев грецкого ореха, спускавшихся в два ряда по обеим сторонам дороги от источника. Купы деревьев вздымаются высоко в небо — глянешь, шапка с головы валится. Под стать деревьям и ключ: шумит и бурлит, точно подогреваемый на вечном огне, а вода ледяная — рука не терпит.

Каждый год сёгютцы, отправляясь на яйлу, жгли у Орехового Ключа огромный костер. Здесь они устраивали первый привал и трапезу, радуясь избавлению от мучительной жары. Вот уж пять лет, как не стало былого изобилия, но костер все равно горел, хотя шашлыки не жарили: разве что по дороге юношам удастся подстрелить крупную дичь.

В тот год шейх Эдебали из полученного за дочь калыма прислал на яйлу десять откормленных баранов, два теленка, и потому сёгютцы радовались вдвойне: казалось, вернулись прежние годы.