Шрифт:
Глава 1
Мексика, 1922 г.
Как обычно, около полудня начальник полиции для острастки кого-нибудь казнил. Экзекуции проводились почти каждый день. Такие порядки царили в этом мексиканском городке.
Я был на склоне холма на полпути от железнодорожной станции, когда раздался первый резкий залп. Я инстинктивно сунул руку в пиджак. Большую часть пути мне удалось пройти в тени, но когда я оказался на Плаза Сивика, солнце схватило меня мертвой хваткой за глотку, сдавило, выжав капли пота из всех пор.
Казни проводились во дворе полицейской
Позади небольшой толпы стоял весь в мелкой белой дорожной пыли «мерседес-родстер» с закрытым складным верхом. Экзотика по теперешним временам для такого городка, как Бонито. Еще большее удивление вызывал водитель, который как раз вылезал из автомобиля, когда я появился рядом. Это был священник, хотя и не похожий на тех, которых мне доводилось встречать за пределами Ирландии, — как бык здоровый, в шляпе с загнутыми полями и выцветшей сутане.
Не обратив ни малейшего внимания на людей в толпе, большинство из которых было удивлено его появлением, он достал из толстого кожаного портсигара сигару и стал искать спички. Я опередил его, нашел свои, чиркнул и предложил прикурить.
Священник повернулся и внимательно посмотрел на меня, впервые предоставив возможность разглядеть его лицо. Спутавшаяся седеющая борода, живые синие глаза, на виске над левой бровью след старого, явно пулевого ранения. Один из счастливчиков, выживших в революцию.
Он молча прикурил. Мы стояли рядом и наблюдали за тем, как из тюремного помещения через двор провели трех индейцев и поставили их к стене. Там на земле уже лежали тела шестерых. На стене виднелись следы от пуль. Трое приговоренных смиренно стояли, пока сержант связывал им руки за спиной.
— И часто такое происходит? — спросил священник.
Вопрос был задан на испанском, но с акцентом, который свидетельствовал о том, что священник мог быть кем угодно, но только не мексиканцем. Я ответил по-английски:
— Начальник полиции говорит, что это единственный способ сократить количество заключенных в тюрьме.
Он взглянул на меня, слегка нахмурив брови.
— Ирландец?
— Самый что ни на есть, святой отец.
— Далековато от дома.
Наверное, американец из Новой Англии или что-то в этом роде, подумал я.
— А разве революцию здесь не считают закончившейся? — спросил он и опять посмотрел на происходившее во дворе полицейского участка. — Что за проклятая страна!
Замечание явно несвойственное священнослужителю, но вполне объяснимое в данной ситуации.
— Среди нас всегда найдутся недовольные, святой отец, даже после революции, — заметил я. — А некоторые в этих местах полагают, что охотничий сезон на священников все еще продолжается.
— Мы все в руках Господа, — сказал он сурово. — Каждый из нас.
Вопрос был спорным, но продолжить разговор не удалось. Один из осужденных, стоявших у стены, которому сержант уже был готов завязать руки за спину, вдруг что-то резко выкрикнул и показал рукой в нашу сторону.
Возникло некоторое замешательство, затем молодой полицейский подошел к воротам и позвал
священника. Тот, не сказав мне ни слова, направился в его сторону.— Хотите верьте, хотите нет, святой отец, но одна из этих свиней жаждет исповедаться, — услышал я слова полицейского.
В ответ священник не проронил ни слова, достал из кармана католический требник, выплюнул изо рта сигару и вошел в ворота. Когда он достиг стены, все трое в ожидании уже стояли на коленях.
Я не стал смотреть, что будет дальше, а развернулся и пошел через площадь к «Отелю Бланко», расположенному в дальней ее части. Как умирают люди, я видел и раньше, по крайней мере, так я мотивировал свой уход. Гостиница представляла собой высокое красивое здание, которое во время войны было превращено правительственными войсками в мощный укрепленный пункт. Осыпающийся ее фасад был испещрен следами от пуль.
Во внутреннем дворике, вымощенном плиткой багрового цвета, бил фонтан. Мрак веранды манил к себе прохладой. Владелец гостиницы, расположившись в плетеном кресле рядом с сетчатой дверью, обмахивался веером из пальмы. Его звали Янош. Насколько мне удалось узнать, он был венгром, хотя и говорил на отличном английском. И что сразу бросалось в глаза — это его неимоверные габариты. Он весил по меньшей мере семнадцать или восемнадцать стоунов [1] , имел отвислый живот и постоянно потел.
1
Стоун — мера массы, равная 6,35 кг (Примеч. перев.).
— А, мистер Киф. Жаркий день. Не хотите выпить со мной пива?
Рядом с ним стояло наполненное водой ведро, из которого торчали несколько керамических бутылок. Я взял одну, откупорил. В это время из двора казармы раздался еще один залп. Я присел на перила рядом с Яношем. Толпа стала расходиться.
— Как это мерзко, — сказал Янош. Он произнес это так, как будто не осуждал происходившего.
— Да, это очень мерзко, — ответил я автоматически, так как в этот момент искал глазами священника.
Он появился из ворот вместе с полицейским. Они оба направились к «мерседесу». После непродолжительного разговора полицейский отдал честь священнику, который затем сел в машину и уехал.
— Странная картина, — прокомментировал Янош. — Священник, да еще за рулем.
— Я тоже так считаю, — сказал я и, допив пиво, поднялся.
— Но для вас это не такая уж и диковина, мистер Киф. Возьмите еще пива.
Он достал следующую бутылку, подождал, пока с нее стечет вода, а затем протянул мне.
— У вас в Ирландии много таких машин. А здесь это — крайняя редкость. Я полагаю, вы умеете управлять автомобилем?
Он явно к чему-то клонил.
— Ну, это не так сложно, — ответил я.
— Для умного человека, возможно, и не сложно, но для этих крестьян... — Он пожал плечами. — Они не способны постичь ничего, кроме самых простых вещей. У меня самого есть грузовик, единственный на весь Бонито. Очень необходимая вещь для моего бизнеса. Я специально привез из Тампико автомеханика-водителя, но этот бедняга ввязался в политику. Да, опасное занятие в этой стране, — произнес Янош, вытер с лица выступивший пот. — Он был в первой партии расстрелянных сегодня утром. Несчастный.