Гнев Перуна

Страшно не умереть... страшно за живущих, этих оглохших от восхвалений, ослепших от блеска золота и пустых душой...

Нестор вздыхает, переворачивается на скамье. Шуршит под ним старое, перетёртое сено. Твёрдо лежать на нём. Ноют стареющие кости. Прямо гудят... Поститься ему нужно, дабы освободить свой отяжелевший разум от суеты, от кутерьмы сего мира, которая так утомляет его душу...

Закрыл глаза. Над днепровскими кручами плывёт звёздная ночь. Плывут редкие прозрачные облака под звёздами. И мысли его плывут вместе с ними. Как видения из просветлённой дали минувшего... Но он их не отгонял. Радостно отдавался их течению... И становилось легче на сердце.

Над лесными днепровскими крутогорьями так же катилось золотое солнце и садилось за Почайной в Днепр. И так же плыли по волнам ладьи; и на валы, на высокий правый берег обрывистыми тропами поднимались мужи. Плечистые, светло-русые, в длиннополых белых сорочках с вышитыми подолами. Такие сорочки Полянские надевают редко — лишь на великие праздники да на вече.

Вверху, на плоском раздолье высокой кручи, куда тянутся тропинки от Почайны, стоит ветвистый дуб. Вершиной своей касается белой тучки. А внизу — ствол, скрученный вросшими в него толстенными ветвями. Под дубом — каменный круг. В его гладенькие гранитные плиты ногами упирается высеченный из глыбы гранита идол. Длинный, с тонкими насупленными бровями на высоком удивлённом челе, под тонким носом — золотые подковы усов, опущенные вниз. Высокая шапка из кованого серебра покрывает голову с ровно подрезанным кружком волос. Серое каменное лицо идола мертво и неподвижно... Только глаза... То один, то другой, то оба одновременно таинственно отсвечивают червонностью. Будто те глаза живые. Будто в них затаилась ненависть или дремлет отвага. Будто осматривает заднепровские дали, где жили поляне. Охранитель их жилищ и нив Перун должен издали видеть опасность, угадывать приближение чужаков на ладьях, которые часто шли сюда с мечами, и звать полян загородить им путь; должен и угадывать приближение добрых гостей, ведь тогда нужно приготовиться приветливо встретить их.

В руках Перуна — высеченный из гранита меч. Ибо он должен защищать род славянский от напастей. На каменных плитах жертвенника, где стоит идол, высечены лошади, стрелы и лук. Перун должен наделить род славян-полян оружием, которое их защитит. На этих же плитах — Перуново требище. Поднимается в небо тонкая струйка дыма. Это приносят жертву своему защитнику.

Будимир выжидательно склонил голову на грудь, как и другие Полянские мужи, собравшиеся около Перуна. Белобородый волхв Славута, в длинной, почти до пят, сорочке, с высоким сучковатым посохом в руках, молчаливо беседует с небом. Слушает шуршанье листвы Перунова дуба. Всматривается в меняющиеся очи идола-покровителя, идола — защитника его рода. Что скажет? Куда позовёт мужей Полянских?

Давно затянулись раны от аланских мечей. Росичи, поляне, сиверцы, уличане теперь жили теснее. С тех пор много воды утекло в Днепре. Когда-то юношей прибежавший сюда, Будимир не был похож сейчас на того отрока. Тогда он с помощью полян, пришедших биться с аланами за Рось, изгнал бесславно своего князя Вожика. Волею уличанского племени Будимир стал вечевым князем в Пересечене Уличанском. С тех пор часто приезжал сюда к волхву Славуте, к своим братьям полянам. Особенно во дни нужды великой. Вот как ныне.

Да и другой князь — задцепровских полян и сиверцев с Подесенья — князь Чернь — не сторонился мудрого Славуты, который теперь был признанным волхвом всех полян. Много князей было у полян. Но никто не мог сравниться с Любом. Одному не хватало мудрости, другому — зрячей души, иному — отваги. Поэтому-то все шли к Славуте. Сухощавый, высокий, с глубокими светлыми очами, волхв Славута казался бессмертным. И слово его было верное, ибо оно было от Перуна, которого чтили и многие другие племена.

Нынче же Славута позвал к себе представителей всех родов. Почему так?

Колеблется на земле тень от дуба. Искрятся живым огнём Перуновы глазища. Всех пробирает дрожь в предчувствии чего-то необычного.

— Распахните душу, мужи доблестные, раскройте очи, сердцем прислушайтесь к слову богов наших, к воле неба... Прозябают роды славянские в хлопотах земных, будничных. В суете проходят лета человеческие. Не видят будущего своего... Но небо даёт свои знаки. Катится новая беда на племена наши. Мчат непрошеные гости, яко воронье на тризну.

Вздох волной прокатился по притихшей толпе. Что за беда нависла над ними? Живут они тихо, смирно, незлобиво. Множат богатства и род свой. Ни у кого хлеб не отбирают. Чужой нивы не жнут, чужих детей не берут в рабство.

Но речь Славуты — вещая. Слушайте же, слушайте... Справедливо ведь речёт, что миновали времена, когда род и племя могли жить порознь. Когда каждый хотел отдельно себе славу ратную стяжать. Враги сильны единением, и одолеть их можно лишь сообща. Ведь они добыли себе волю вместе, когда перегородили поле копьями и отстояли мир для своих нив и хижин. И вновь Днепр несёт воды славянские в Тёплое море через русские поля...

— Ведаем о сём, волхве, и уважаем за слово мудрое, — подхватил Чернь, стоящий рядом с Будимиром.

— Твоей мудрости обязаны, Славута, — кивнул седеющей головой Будимир. И осёкся. Негоже лесть говорить в глаза мудрому.

Но Славута не отозвался на похвалу.

— Сегодня хочу вам ещё одну правду поведать, — окинул он всех внимательным взглядом, — Боги уже позвали меня к себе. Вещий Перун для меня готовит сейчас свой костёр.

Все с ужасом посмотрели на глубокий жар, который тлел у тяжеловесных каменных стоп Перуна.

— Не оставляй нас, Славута! — крикнул кто-то в отчаянии.

— Вечных людей не бывает. И волхвов — тоже.

Глубокая тишина повисла над требищем. Было слышно, как шелестит вверху листвой могучий дуб.

— На кого же нас оставляешь?

— Об сём должен вас спросить...

— Спроси у неба, волхв... Перун пусть подскажет...

Все вновь всколыхнулись.

— Должны своей волей избрать себе князя, дабы всех нас объединял — все племена и роды.

— Достойнее тебя мы не видим... — произнёс князь Чернь.

Будимиру показалось, что заднепровский князь желает сейчас напомнить о себе, дабы вече его назвало Полянским князем и князем всех других славянских племён... Но... Будимир — моложе! Не хуже Черня умеет биться. Разве не он, вечевой князь уличей, владычествует в Пересечене? Разве не он крепко держит Роденьскую землю, которую собирается передать сыновьям ясноглазой Купавы, дочери князя Люба? Будимир сделал шаг вперёд. Стал рядом с Чернем. Славута внимательно обвёл обоих взглядом.

— Кто из вас, дети мои, уступит своё место другому?

Чернь погладил свою седую бороду. Его возраст не позволяет уступить честь младшему.

Будимир расправил широкие плечи. Ведь это он закрывал дорогу Степи! Кто может помериться с ним силой?

И оба замерли в ожидании.

Славута поднял руку.

— Никто из вас, сыны мои, не пригоден для управления другими. Ибо не умеет прятать в себе собственной гордыни. Думайте, братья...

— Не знаем, волхве. Веруем твоему слову...

— Не буду говорить. Ищите мужа среди вас самих. А мне — время уж... Перун зовёт меня...

Славута ступил босыми ногами на требище. Огонь вдруг вспыхнул с новой силой. Огромное белое пламя будто приветствовало его.

Не заметили, как кто-то расстелил под ноги волхву белое полотно. Он шёл по нему, как по белой тропе. Вот уже нога его ступила в самый жар, он раздвинулся, осыпался, белое пламя стало красным, затрещало в его бороде, в волосах... поползло по белой сорочке...

— В Днепр бросьте мой прах.