Гнездо орла

Такой развязки, конечно, не ожидал никто. Чиано рыдал, Эдда надела траур, ничего не подозревавший Муссолини утешал дочь, пожаловавшуюся ему на угрызения совести, и резко говорил с зятем, упрекая его в легкомыслии.

— Ты чересчур своевольничаешь, — сказал он. — Больше я не стану этого терпеть! Если тебе не нравится Риббентроп, то это не значит, что мне должна не нравиться политика фюрера. Я поменял о ней мнение. Ты настраивал меня против аншлюса Австрии, и хорош бы я был, если бы тебя послушал. Теперь помолчи! Я намерен одобрить планы фюрера по чехам. А ты займись своей семьей.

Эта судорожная история случилась накануне отъезда Гитлера из Италии и набросила мрачноватую тень на заключительное свидание вождей, однако результаты превзошли ожидания Гитлера: Муссолини твердо обещал прекратить критику германской политики и почти обещал поддержку в дальнейшем.

Самолет фюрера поднялся в фиолетовое небо над Миланом, едва не угодив в облако из разноцветных шариков, которое сдуло к аэродрому, — прощальный привет от безалаберных итальянцев.

Когда в салоне все успокоилось, Гитлер подсел к Лею, равнодушно глядящему в круглое окошко.

— Мне этот визит стоил многих седых волос, — сказал Адольф. — Когда летели в Неаполь, на военно-морской парад, я похвалил самолет, так дуче вдруг объявил, что сейчас сам его поведет, и уже собрался идти в кабину пилотов… До чего темпераментны эти итальянцы!

Лей кивнул.

— Пять минут назад мы все могли разбиться, — продолжал фюрер. — Я никогда по-настоящему не верил в судьбу, рок и прочее, но согласитесь — если кто-то гибнет, а кто-то — нет, значит, так для чего-то нужно было?

Лей снова кивнул.

— Хотел вас ободрить, да… неудачно. — Гитлер положил на его руку свою. — А ведь вы мне кое-что обещали, в Вене, помните?

— Да. — Роберт достал из саквояжа свой именной браунинг и посмотрел на Гитлера. Тот быстро протянул руку, точно боясь, что Лей передумает.

…Это было не то оружие, из которого Ангелика выстрелила себе в грудь. Но то самое, что часто у нее видели: Гели всюду носила его с собой, любовалась им, как ценной игрушкой.

— Благодарю. — Гитлер опустил руку с браунингом в карман своего кожаного плаща и глубоко вздохнул. Потом откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Роберт, чтобы ему не мешать, опять уставился в иллюминатор.

Очнулся он оттого, что кто-то трогал его за рукав.

— Просыпайтесь, мой дорогой, мы уже сели, — говорил Гитлер, поправляя галстук. — Мы с вами проспали весь полет до Мюнхена. Я даже посадки не помню. Замечательно — никаких волнений.

Встречающие — Геринг и Гесс, уже стояли у трапа плечом к плечу. Однако при выходе фюрера Геринг слегка выдвинулся вперед. Свита внимательно проследила, кому первому Гитлер протянет руку. Но ничего сенсационного не случилось — обычная процедура: рукопожатие и дружеские объятия с Гессом, затем рукопожатие с Герингом и остальными.

По пути Гитлер коротко рассказал Гессу и об итогах визита, и об истории с автокатастрофой, в которой погибла бывшая любовница Лея. У Гесса с Марго тоже были связаны кое-какие воспоминания.

— Что, он сильно переживает? — спросил Рудольф.

— Как всегда, во всем винит себя, — поморщился Гитлер. — Она была у него накануне. Уехала ночью, одна, в слезах, в истерике… Я опасаюсь за него, Руди. Грета в Бергхофе. Не начался бы у него опять роман с бутылкой.

Гесс вечером заехал к Лею. Тот был дома, работал со Шмеером и фон Рентельном. На столах стоял коньяк; из соседней с кабинетом гостиной доносились женские голоса. Но Роберт был трезв, а голоса принадлежали Юнити Митфорд и Лени Рифеншталь, вернувшимся после съемок в горах.

Кинозвезда, а теперь и режиссер-документалист, Рифеншталь, энергичная, волевая, независимая, так же, как и Юнити, не поехала с фюрером в Италию, хотя ее «Олимпия» — фильм об Олимпийских играх тридцать шестого года — только что получил на кинофестивале в Венеции первый приз, опередив знаменитую «Белоснежку» американца Диснея.

Лени всегда говорила, что живет, подчиняясь лишь «зову творческой страсти», а Гитлер уверял, что именно это в ней и ценит так высоко, и запретил Геббельсу вмешиваться в ее «творческий процесс».

Сейчас Лени хотелось показать отснятый материал людям, чье мнение ее интересовало: Лею, Шмееру и доктору Рентельну, экономисту с тонким вкусом. К просмотру ждали Герингов, Ламмерса, Феликса Керстена, Альберта Шпеера, Вальтера Буха, молодого Круппа (в апреле вступившего в НСДАП), пресс-секретаря Дитриха, супругов Геббельс.

Рифеншталь считала Гесса «глубоко чувствующим», однако пригласить его не решилась бы. Но теперь, когда он сам приехал, пусть и по другому поводу, вставал вопрос и о приглашении Гитлера. Узнав, для чего собираются гости, Гесс позвонил Гитлеру на Принцрегентштрассе. Из присутствующих большинство втайне надеялось, что Адольф устал и откажется. Но фюрер обещал быть.

— Иначе он проведет ночь в «усыпальнице» Ангелики, а это ему совсем не нужно, — сказал Гесс Лею. — Вообще-то я приехал узнать, как ты.

— Я понял, — хмыкнул Лей. — Послезавтра продолжу свою инспекцию. Грета тоже занялась делом: пишет образовательные программы. Она передала тебе письмо.

Гесс кивнул:

— Но все-таки ты уверен в себе настолько, чтобы не поставить в известность Керстена?

— Да, Руди, да, — поморщился Роберт. — Неужели ты еще не понял? Пока Грета со мной, ни алкоголя, ни баб в моей жизни нет.

Просмотр начали, как только приехал фюрер. Помимо панорамных съемок, Рифеншталь смонтировала несколько сюжетов о жизни крестьян из горных деревушек, широко разбросанных по альпийским склонам.

Эта жизнь, кропотливая, муравьиная, заведенная от веку, жизнь, состоящая из простых действий, почти лишенная эмоционального движения и молчаливая, неожиданно и непостижимо приковала внимание.

…Резка хлеба к завтраку, утренняя дойка коровы, копошение домашней живности во дворе, игра ребенка с козленком и щенком, развешивание трав для сушки под навесом, неторопливое раскуривание трубки и… внезапно, крупным планом, усталые глаза крестьянина, обращенные на закат.

— Просто, цельно, самодостаточно, — прокомментировал Геббельс. — Но!

…Крестьянская свадьба — от одевания невесты до завтрака после первой брачной ночи.

— Примитивно и универсально, — снова заметил Геббельс. — Но!

…Крестьянский праздник, с пивом, сосисками, грубоватым топотанием тяжелой обуви в таких же грубоватых, чувственных танцах.

— Аппетитно, даже на сытый желудок Но…

— Что «но»-то? — не выдержал Ганс Ламмерс.

— А то, что во всем этом нет ни капли, ни крошки, ни грана, ни йоты, ни тени, ни искры… национал-социализма, — кротко резюмировал Геббельс.