Гнездо орла

Гитлер Шиллера терпеть не мог, считал одним из самых «вредоносных» авторов и раскричался было по этому поводу, но Лей уже вызвал по телефону Ингу и выставил ее вперед как боевого слона. В половине восьмого поехали.

Было 21 августа 1939 года.

Берлинский драматический театр был в тот вечер полон обычной публики; фюрера не ждали.

Зал, конечно, успели набить охраной в штатском, но этим и ограничились — атмосфера осталась театральной, приятно расслабляющей.

Гитлер отвлекся. Он говорил с Ингой, улыбался и подшучивал над Леем, который отчаянно боролся со сном, и над Гессом, знавшим пьесу наизусть и возмущавшимся по поводу допускаемых актерами импровизаций.

Нелюбимый Шиллер удивительным образом поднял Гитлеру настроение. Фюрер уезжал с укрепившейся верой в свою счастливую звезду.

Вернувшись домой, Лей сказал Инге, что до завтрашнего полудня будет спать, что бы ни случилось. Он был абсолютно уверен, что ответ от Сталина придет, но не раньше часа-двух, и Гитлер, конечно, до этого времени станет метаться и всех изводить.

Ему снилось что-то необычайно приятное, тепло-золотое. Как будто лето во сне вернулось к нему, на прощание.

Внезапно все рухнуло, раскололось… Белый острый свет прожег ему глаза до самого мозга, в первые секунды он даже не мог их открыть и только заслонялся руками.

Спальня была полна эсэсовцев. Десяток фонарей шарил вокруг, то и дело встречаясь на фигуре рейхсляйтера, пытавшегося приподняться и что-нибудь понять.

— Какого черта? Что такое? — бормотал он, закрываясь от фонарей.

— Встать! Одеться! — раздался лающий приказ.

Лей, наконец, сел. Перед ним у постели стояли четверо эсэсовцев; еще четверо с автоматами — у дверей. Рейхсляйтер, голый, сонный, взлохмаченный, только хлопал на них глазами, ничего не в силах понять.

— Встать! — снова тявкнул эсэсовский чин. — Живей!

«Арест?» — метнулось в голове. — «Не может быть! Меня?! За что?»

— Одеться! Живей!

Лей спустил голые ноги с постели и тупо глядел на них. Нет, невозможно… Где его охрана, адъютанты, секретари? Впрочем… Но… за что?!

Он надел брюки, открыв шкаф, нашел какую-то рубашку. В голове колотился все тот же вопрос: Что он сделал или сказал… или не сделал и не сказал такого, чего не простил ему Адольф? Отказался лететь в Москву? Отказался заниматься «рабской силой»? Отказался вступать в СС?.. А Гесс? Как он мог предать? Впрочем… Ведь смог же он предать Рема! А тот, кто предал раз, предаст и во второй, и в третий…

— Вперед! Живей! Вперед!

Он вышел на лестницу. Эсэсовцы стояли на ступенях вдоль стен, у входных дверей. У всех были каменные лица, невидящие взгляды. Лей поймал на себе только один взгляд — того, кто стоял к нему ближе других и до сих пор не произнес ни слова. Лей протер глаза. Штандартенфюрер СС Карл Лангбен, близкий друг Гиммлера, бессменный секретарь «Круга друзей рейхсфюрера СС», юрист, добившийся официального разрешения дуэлей для членов ордена, и вообще светский малый… выглядел здесь не менее нелепо, нежели сам ошарашенный Лей. Поглядев на его натянутую физиономию, Роберт вдруг вспомнил и едва не выругался. Да он же сам просил Гиммлера! Тьфу!

Лей стал медленно спускаться по лестнице, стараясь собраться с мыслями и прийти в себя. Ему было очень жарко; в голове гудело, как под куполом на Пасху. Однако, как это у них лихо все начинается… или это только для него Гиммлер постарался? Ладно, поглядим, что дальше.

* * *

Гиммлер, как и обещал, ничего не изменил в «процедуре», только внес кое-какие дополнения. Эту операцию под литерой «Л» он продумал и расписал еще две недели назад, однако решился «запустить» лишь после разговора с фюрером, который полушутливо посоветовал ему «простимулировать» тех, кто еще нежится в середине тридцатых. К Лею это, конечно, едва ли относилось. И все-таки давало повод выполнить просьбу о «личной услуге», которая, кстати, и самому Гиммлеру сулила немало удовольствия.

Гиммлер нарочно поставил во главе «операции» своего личного друга Карла Лангбена — и для страховки, и чтоб было потом кому поделиться впечатлениями. Основные исполнители операции «Л» были в званиях не ниже штурмбанфюрера и осведомлены о «личной просьбе Лея»; остальные просто получили инструкции: первое — ни при каких обстоятельствах к рейхсляйтеру ближе, чем на метр, не приближаться; второе — сразу, без малейшего промедления, выполнить любую его просьбу или приказ, если таковые последуют. Еще Гиммлер попросил Феликса Керстена постоянно находиться в непосредственной близости от Лея, с начала и до конца, естественно, своего присутствия не выдавая.

Первый доклад о ходе операции «Л» Гиммлер получил в три часа двадцать минут:

«Охранный арест произведен. Л. находится в машине на пути к тюрьме „Плетцензее“».

22 августа советские газеты писали:

«После заключения советско-германского торгово-кредитного соглашения встал вопрос об улучшении политических отношений между Германией и СССР. Произошедший по этому поводу обмен мнениями между правительствами Германии и СССР установил наличие желания обеих сторон разрядить напряженность в политических отношениях между ними, устранить угрозу войны и заключить пакт о ненападении. В связи с этим предстоит на днях приезд германского министра иностранных дел г. фон Риббентропа в Москву для соответствующих переговоров». («Известия» 22 августа 1939 года.)

В СССР никто, кроме Сталина и ближайших к нему лиц, еще не знал, что Риббентроп будет в Москве уже завтра и завтра же состоится подписание пакта.

Гитлер получил ответ от Сталина двадцать второго, в половине второго дня. И уже спокойно, с насмешками, читал полученное двадцать второго же письмо от Чемберлена, в котором тот вежливо предупреждал фюрера об обязательствах Англии в отношении Польши, призывая восстановить доверие, чтобы дать возможность проводить переговоры в атмосфере, отличной от той, которая преобладает сегодня, и проч. и проч.

Гитлер ответит Чемберлену только 25 августа, через английского посла Гендерсона. Этот ответ будет таков, что англичане снова устами Гендерсона и Галифакса сделают себе приятное, объявив нации, что «господин Гитлер по-прежнему хочет избежать мировой войны».

Тюрьму Плетцензее Гиммлер выбрал за ее обычность: квадратный дворик, барак для казней, камеры смертников, гильотина.

Лей еще в машине начал сильно мерзнуть. Машина была отвратительная; в ней воняло, отовсюду дули сквозняки. Скамейка, на которой он сидел, была неровной, и все время приходилось напрягаться, чтобы удерживаться на ней; в спину что-то давило… Наконец остановились. Начались команды: «Встать!», «Выйти!», «Вперед!», «Стоять!», «Вперед!», «Руки за спину!», «Направо!», «Налево!», «Вперед!»… Ни одного человеческого слова — сплошной лай.

Камера была маленькой и такой холодной, что Лей даже растерялся — как в ней можно находиться? Это же верная простуда! Камера была к тому же абсолютно пустой. Лампа над дверью едва горела. Эта дверь захлопнулась за его спиной с таким грохотом, что его точно треснуло по затылку. Он остался один в маленьком, холодном, тусклом пространстве. С больной головой, невыспавшийся, замерзший. Совершенно не представляя себе, как проведет здесь остаток ночи. Но он-то хотя бы понимал, что происходит…

Во всей этой ситуации Роберт совершенно забыл об Инге, ничего не знавшей, смертельно перепуганной, сжавшейся в углу постели под фонарями эсэсовцев. Все происходящее не показалось ей невероятным. Она знала, что людей арестовывает и увозит СС. Она слышала об этом от друзей отца, она помнила его знакомых, которые подверглись «охранному аресту» (то есть аресту без санкции прокурора) и вот так же ушли и не вернулись. И каким диким ни казался ей контраст между минувшим вечером и этой ночью, Инга, пересилив себя, позвонила Гитлеру.