Гномон

Свидетель не отвечает, но через некоторое время приходит медсестра и сообщает, что инспектора ждет машина.

* * *

— Ма-атерь божья! — искренне ахает Табмен, когда видит Нейт. — Я слышал, но масштабов себе не представлял.

Не глядя, он толкает к ней кресло. Оно катится по полу рабочей комнаты и останавливается рядом с Нейт. Она могла бы сразу сесть, но демонстративно катит кресло обратно и вручает Табмену кофе, а потом смахивает пыль, прежде чем опуститься на черное пластиковое сиденье.

Табмен — техник, и он не настолько квалифицирован по бумагам, чтобы объяснить, как работает допросная установка, но у него есть дар ясности мысли, который не раз оказывался для нее незаменимым, особенно в деле, где объект был так травмирован произошедшим, что запись его сознания оказалась непригодной. Таких ремонтников прежде называли «гайкокрутами», а теперь — «отражателями»: из-за характерной рабочей робы. Он — человек, который будет лазать в люки и шахты, чтобы чинить технику, по мнению начальства, стоящую выше его понимания, но на данном уровне знающий ее лучше и ближе, чем начальство. Сам Табмен не так уж много времени проводит в вентиляционных трубах, но частенько становится на колени и копается во внутренностях неимоверно дорогих консолей, чтобы найти отошедший провод, заменить погрызенную мышами проводку и покритиковать неправильно проведенное нейрохирургическое вмешательство с долгим опытом человека, которому потом придется всё это чинить. В широкой перспективе его работа связана с падающей мощностью сложного оборудования, которое плохо себя ведет. В полном соответствии с традицией IT-самоучек, у него нет кучи дипломов, но он вносит свой вклад в окончательные показания профессиональных техников и врачей.

— Ну, рассказывай, — говорит Табмен. — Что ты мне принесла?

— Нарративную блокаду.

Табмен морщится:

— Это плохо заканчивается.

— Почему?

— Ну, процесс занимает больше времени. И пациенту неприятно. Но ничего, по сути, не меняется; машина справится и так и эдак. Пройдет всю линию до конца и нащупает нитку, ведущую к реальной жизни, только подбери ее. Задержка на час, и пациенту приходится напрягаться. Ну и говорят, что прибраться потом — нереально трудно, полный хаос. Но это, по идее, не мое поле — серое вещество. Я же по силикону мастер.

От этих слов Нейт просто отмахивается:

— А как насчет непреднамеренного воспроизведения имплантированных воспоминаний?

— Чего?

— Я была без сознания. И просмотрела здоровенный кусок за это время.

— Ага, понял. Да, так бывает с большими файлами. Тут волноваться особо не надо. Птенчик чуть досрочно вылупляется, только и всего.

Нейт представляет себе эту картинку и решительно выбрасывает ее из головы.

Табмен пожимает плечами:

— Не бойся: вряд ли это снова произойдет. Пришли мне запись, если хочешь, я посмотрю. Тут как с запорным клапаном и давлением. Только давление не настоящее, конечно. Они ведь, по идее, должны прокручиваться, верно? А если ты о них не думаешь, выцветают, как любые другие воспоминания, так что и тебе, и им надо промотаться быстрее. Срочно. Так что… вот с тобой, в частности, такое может случиться.

— Почему именно со мной?

— Тебе ведь все надо сейчас и срочно, да?

Нейт возмущенно смотрит на него, но Табмена взглядом не смутить.

— Ладно, — говорит инспектор. — Если бы у тебя спросили, кто у нас лучший спец?

— Как по мне, Ваксберг в полузащите. Он создает возможности.

— Таб!

— Мьеликки.

— Таб.

— Мьеликки?

— С кем мне поговорить про нарративные блокады и потенциальные последствия? Кто впереди планеты всей?

Табмен пожимает плечами.

— С начальством и профессурой. Верлан был хорош, он сейчас в доме для престарелых. В университете есть Пахт, она жесткая и стервозная. Тебе нужен кто-то, кто не будет юлить, а скажет как есть… — Он вздыхает и явно уступает сам себе в каком-то внутреннем споре. — Есть один надушенный джентльмен по имени Смит — гладкий, словно бритый хорек. В сети говорят, он сейчас на взлете, а завтра будет большой человек.

— Смит, — включается терминал. — Имя: Оливер. Директор по приливным течениям в Дорожном трасте.

Она не уточняет значение терминов. Смит ей сам объяснит, своими словами.

— Ты его знаешь?

— Бывал в его присутствии, но мы не разговаривали по-человечески. Мистер Смит не удостаивает вниманием немытых и груборуких работяг. Он человек возвышенный.

— Но хорош.

Табмен соглашается, что если брать начальство, то да, если хочешь кого спросить, то его спрашивай.

— Спасибо, — говорит Нейт.

— Да не за что. Иди и расследуй, крошка. А кому-то надо и настоящую работу делать.

* * *

Нейт запрашивает встречу с Оливером Смитом. Свидетель организует ее на следующий день, хотя расписание Смита непросто отменить и переписать, как график Таба, даже для высокоприоритетного внутреннего расследования. Нейт заранее посылает вежливую благодарность «надушенному джентльмену» и возвращается домой, чтобы отдохнуть. Свидетель опять прав: она измотана. Голова будто в три раза тяжелее, чем надо. Нейт пьет воду, много воды, принимает лекарство и ложится спать.

Внутри — без спросу и согласия — продолжает раскрываться допрос Дианы Хантер: странное семечко прорастает в глиняном горшке.

Деревянное яйцо

На равнине Эреба, в царстве Гадеса, рядом с черной и безводной рекой Стикс я видела ведовской сон и обрела тайный гнозис: познания и беседу с демоном. Он взошел из подземных переходов и говорил в душе моей, словно ночное предчувствие смерти. Голова у него была человеческая, грудь — павлинья, а лицо его укрывали тени — тени здесь, где нет солнца, в стране, имя которой «тьма». Я поняла, что не боюсь, потому что знаю его тайное имя. Магия — это призыв имен, как чудеса суть деяния веры, а технология — применение разума к камню. Имена людей подобны мешкам, в которые мы складываем частички себя, но имена дженнаев — это приказания, обращенные к миру, и дженнаи должны им покоряться, как воды покоряются луне.

— Душа Адеодата рассечена на пять частей, — сказал демон, — и ни Бог, ни все Его ангелы не могут ее получить, ибо она пребывает в царстве, отделенном от Него, и брошена на воды океана, именуемого Апейрон, куда Ему путь заказан. И не может свершиться метемпсихоз, даже в тело наименьшего из животных. Прах нельзя стряхнуть, ибо душа разорвана и неполна. И каждой частице остается лишь дрейфовать по океану да искать прибежище во всяком лоскутке материи, пока ее не возвратят и не воссоединят.

Адеодат — мой сын. Демонам тоже известна чародейская сила имен, и этим именем можно призвать меня. Во сне я отдалась разгадыванию загадок, сдержав таким образом слезы.

Пять — священное число последователей Пифагора. Два есть жена, а три — муж, оттого пять — это брак. Число четыре, которое определяет треугольную в гранях пирамиду, простейшую из трехмерных фигур, позволяет размечать пространство, но добавь к четырем лишь один элемент — Единое, которое есть начало всему, и получишь пять. Пространство и божественность: пять — это их величайшая загадка, ибо так определяется иерогамия [11] , соединение божественного и материального, порождающее смертность и течение времени. Пять — это также число сокровенных покоев Пентемиха [12] , в которых, как хорошо известно в нашей синкретической империи Рима в Африке, Юпитер Ахура-Мазда сокрыл семена нового творения, на случай, если Ангра-Майнью уничтожит теперешнее. Пять книг в Торе, пять пальцев на Руке Мириам; пять стихий и пять ран Христовых, из которых проистекают пять рек царства Аида, и пять злых ангелов, стерегущих эти потоки, покуда они наконец не впадут в нижний океан, чтобы вновь вознестись у истока. Богиня сразила пятерых демонов и сотворила из их шкур плащ, отводящий клинки. Пять становятся одним: реки становятся морями, время — Богом. Что лежит под нижним океаном? Быть может, верхний. Быть может, мир замыкается сам на себя, подобно змею Уроборосу.

11

Иерогамия (греч. — ) — священный брак, бракосочетание земного и небесного.

12

Пентемих (греч. — ) — «пятиуголье», пять чертогов, пять углублений, многозначный термин из космогонической системы Ферекида Сиросского, греческого мифографа VI века до н. э.