Гномон

Меня вчера выволокли из кровати и швырнули в эту кашу. Я стояла под холодным взглядом сверкающих глаз богини и видела не только труп, но и все остальное, повела себя сдержанно и по-взрослому, когда увидела собственное лицо на восточной стене комнаты, выстроенной по моему выдуманному плану; комнаты, которая притворяется древним магическим сокровищем, где сейчас лежит мертвый военачальник, разрезанный на пять легких, удобных в переноске частей. Сдержала ужас, выдержала отраженное, тошнотворное чувство, которое вызвал во мне Чертог, будто я каким-то образом предала своего сына тем, что не была рядом, когда он умер, и свое чувство, что он тем самым тоже предал меня. Я выдержала и думаю, все согласны, что это было великое проявление самоконтроля и спокойствия.

Но есть пределы терпению женщины, рано или поздно она станет раздражительной. Мой предел, чувствую, был достигнут в миг, когда мне пришлось — из-за присутствия какого-то злобного, удушающего демона — своим именем и душой утвердиться в роли создателя этой бесценной реликвии и ложного чуда, то ли освященного священным убийством последнего владельца, то ли оскверненного, превращенного им в склеп, который среди прочего может служить земным пристанищем тому самому злому ангелу, который его прикончил. Именно такие вещи, как выяснилось (ибо кто такое о себе знает, пока не придет час испытаний?), меня просто бесят.

Я вышла и сказала прямо. Очень прямо.

Кажется, добрый фламин до этого момента наивно полагал, что он — хозяин своей судьбы, несмотря на смерть юного баловня нашей империи, некоторым образом находившегося под его опекой. Так что, когда я вышла из желоба под яйцом, он попытался отдавать мне приказы своим пастырским голосом, а я пальцем зацепила его за щеку и подтянула к себе (это исключительно больно), затем пришпилила к стенке Чертога своим клинком. Ну, не совсем пришпилила. Я его не проткнула. Может, оцарапала.

Странная мысль: когда-то я так соблазнила Августина, прижала его к стене таверны и отымела. Он растерялся, задыхался и был рад поводу избавиться от тяжкого долга самоконтроля. Потом он уронил голову мне на плечо и прошептал, что любит меня. Наверное, только тогда я и видела — единственный раз, как он правда расслабился. Потом он не хотел об этом говорить, а со мной всегда старался доминировать, хотя многократно повторял заверения в любви, и, как мне кажется, искренне.

Ладно, насиловать отца Карася я не буду, да и для убийства момент неподходящий: будь он чуть сообразительнее, понял бы, что сейчас ему ничего не грозит. Но он не настолько сообразительный, так что я рычу ему в лицо, и он вздрагивает, когда слышит сквернословие, потому что в его мире ученые женщины средних лет так не выражаются.

— А ну говори, что за херня тут творится?

— Я сказал!

— За дурочку меня держишь? Где ты добыл эту… вещь? Кто ее для тебя сделал? И зачем?

Он ошеломлен, искренне сконфужен.

— Это Чертог Исиды! Он был дан царице Тарсет во дни до рождения Христа!

— Я знаю историю, я же алхимик!

Я сжимаю кулаки у бедер и считаю вдохи и выдохи. Я чуть не сказала: «Я ее написала». Это было бы крайне неудачно. Они сочли бы меня сумасшедшей либо поверили бы, и трудно сказать, какой из вариантов хуже.

— И как алхимик я кое-что знаю об анатомии. И я, если ты, конечно, позволишь, открою тебе один секрет нашего тайного общества — секрет, о котором известно лишь всем мясникам, рыбникам, солдатам и хирургам в этой империи и за ее пределами, так что он только для посвященных, Юлий Марк, никому о нем не говори, — люди не разваливаются на пять частей, когда умирают! Поэтому я спрошу тебя снова: что происходит? Или мне тебя самого туда засунуть и оставить на ночь?

Наконец что-то, чего он боится больше, чем шипящей адской кошки, рядом с которой оказался, взяло над ним верх.

— Сципион, — неуверенно говорит отец Карась, — сказал, что за ним охотится джинн.

* * *

Я воображаю, как медленно бьюсь лбом о большие прохладные балки высокого стола в университете. Если я еще несколько раз это сделаю, то проснусь в своей постели и эта куча навоза окажется просто сном. Или проснусь рядом с Августином или с двухлетним Адеодатом, который колотит деревянной ложкой по крышке котла, чтобы привлечь мое внимание. В любом случае я проснусь в своей постели, а потом пойду на рынок за шафраном или наполню бутыль медицинским спиртом, и ничего опаснее сегодня делать не буду.

Или я вправду здесь, а за Сципионом охотился джинн.

Всем приходится подождать, пока я освежу событие в памяти, но, если честно, воспоминание приходит так быстро и полно, что время не требуется. Годы прошли, и я столько вещей хотела бы запомнить. У меня есть их образ, вмятина, которую они оставили во мне, но я не могу вновь ухватить их вживую. Звук голоса моего сына и замирание в сердце, когда Августин впервые меня поцеловал. Тепло улыбки отца. Вместо них — это. Мешанина лжи.

Да, Господи, фантазии мне было не занимать. Думаю, они поверили в реальность Свитка еще и потому, что он оказался бесстыдно плох. Ни один уважающий себя изготовитель подделки не будет нанизывать слова с таким самолюбованием. Подделка — скромная дисциплина, которая не выставляет себя напоказ, более того, она хочет слиться с пейзажем. Этот идиот, воображаемый писец, которого я выдумала как рассказчика, не знал подобных ограничений. Проза там витиеватая, подростковая, надутая, усыпанная многозначительными умолчаниями. Иными словами, хоть я тогда этого и не понимала, а просто напилась и терзалась от отпечатка лапы Гортенса у себя на груди — стиль, идеально подходящий для юноши, которому доверили великую задачу сохранения знаний. Или, будем честны, для юной девушки тоже, ибо напыщенность не связана с полом, а я нигде не указала пол нашего молодого писца; они просто решили так и всё, очень по-мужски. Поэтому назовем ее Камиллой — вопреки логике, ведь наверняка мы знаем лишь то, что она не была римлянкой, — и повторим текст. Глава третья, где речь идет о духах и титанах.

Туда же явились дженнаи, благие и щедрые боги, именуемые маридами, что пришли из океана; ифридами, что родились от огня, и всякому месту и всякой стихии есть свой джинн, и всякому оттенку, цвету, форме и вкусу земли также, и всякой стране, королевству, лесу и твари лесной, но духи сии не от различных народов, но одного — народа дженнаев. Еще зовутся они Скрытыми, ибо звук их шагов — паучье дыхание, и хоть они великаны, но ходят среди людей невидимо, окружают со всех сторон. И они также явились к Чертогу, искали его благословения, ибо для дженнаев Алкагест — то же, что солнечный свет для цветка или вода в пустыне, но также это их смерть, если осмелятся ему воспротивиться. И таковы были их имена и природа, что испивший Алкагеста познает и будет говорить, ему они покорятся.

Явился законодаритель, имя которому Огненный Хребет, ибо пламенные крылья на спине его, с ними входит он во всякое убежище и укрепление, даже во дворцы царей и сокровищницы купцов, он же есть изыскатель, и руки его сложены из закона.

Там же была мать сов и рек, имя которой утрачено, и все источники очистились и стали сладки, и все книги там принесли плод, и плод тот именовался знание.

И был там также один, называемый Агореем, что шествует по самоцветам, и в свите его великий дракон океана, и народ убоялся, но Агорей говорил и успокоил его.

Явился еще Огиослит, и очи мира наполнились светом, и птицы пели, а ветер возрадовался.

И также сестра его, которой не отказать: явилась и она, и с нею гончие, что не сойдут со следа.

Все дженнаи стояли там, подобно солдатам на поле, в доспехах и облачении, и там поклялись они защищать Чертог. Пришел даже Гномон Тысячеглазый, которого не сдержать, и таковы были судьи рода людского. Даже осторожный Гномон, большой палец ладони, которому иные дженнаи не доверяют: даже Гномон поклялся, и на том завершение, и смеялся мудрый Гномон и не проронил имени Огненного Хребта. Иные также были там из несметного числа дженнаев…

В моей голове эта Камилла продолжала провозглашать свою долгую цветистую литанию, но если бы вы обратили внимание на колофон, обнаружили бы, что это загадка, ребус, а если бы разгадали ее — а вам почти прямым текстом было сказано, что это и нужно сделать, потому заглавие этой треклятой рукописи «Ищите и обрящете», но, насколько я знаю, никто до сего дня этого не сделал, — получили бы криптографический ключ, и, если бы вы должным образом применили его к списку, открылась бы великая тайна, что у Люция Гортенса из Карфагена фаллос по форме, как бараний рог, а на языке у него бородавки. Понятия не имею, правда ли это. Ни того ни другого я никогда не видела, просто обиделась, а дальше фантазия помогла.

Но здесь и сейчас я усомнилась в том, была ли это фантазия, или я припомнила обрядную песню из своего детства, когда писала бесконечный список дженнаев, или, того хуже, проказливый дух повел мою руку и заставил выписать настоящие заклятия и сокровенные истины небосвода, скрыть их в мерзостной лжи, а теперь, когда какой-то идиот собрал всё в одном месте и построил настоящий Чертог, подобный тому, что я описала, все содержание Свитка стало в некотором роде правдой.

И теперь я сама уже не знаю, что именно говорится в моем свитке? В чем мой секрет? Если я расшифрую список, получу совершенно другое послание? «Дорогая Афинаида, спасибо за одолженную душу. Возвращаю ее в целости и сохранности, может, малость испачканную». Я только играла в божественное откровение? Или откровение сыграло со мной?