Год активного солнца

Перейдя на кроль, я вновь обогнал Эку, потом, развернувшись и набрав в легкие побольше воздуха, ловко поднырнул под нее. И вновь моей спины касается нежный, скользкий Экин живот.

Лодка едва колышется на безмятежной глади моря. Лишь ленивые, почти незаметные волны переливаются вокруг.

Я медленно повожу веслами, и лодка скользит в открытое море.

Вечер.

Заходящее солнце постепенно теряет силу. В желтые лучи уже вкралась краснота.

Эка раскинулась на корме, и длинные ее волосы свисают к самой воде. Соленая морская вода настолько утяжелила густые волосы, отливающие в лучах заходящего солнца, что кажется — некто невидимый, ухватившись за волосы, изо всех сил стремится затащить беспечную девушку под воду.

Я гребу осторожно, словно боюсь нарушить покой и умиротворенность дремлющего моря. Капли, насквозь пронизанные лучами солнца, срываются с лопастей весел, и кажется, что в море падают осколки цветного хрусталя.

Эка прикрыла глаза, и я без утайки, с наслаждением смотрю на ее длинные стройные ноги, высокую тугую грудь, раскинутые тонкие руки. Я не знаю, спит она или просто нежится в теплых лучах. Нет, наверное, все же спит. Она чувствует мой взгляд, чувствует, как я любуюсь ее прекрасным телом. Но она молчит и не открывает глаз, видно боясь спугнуть блаженство, птицей опустившееся в нашу лодку.

А солнце совсем побагровело. Теперь я уже не щурясь смотрю на солнце, лишившееся былого жара. Оно как будто сделалось больше и, прибавив в скорости, быстро летит к горизонту.

Я гребу энергичней, и лодка легко несется к погружающемуся солнцу. Осколки цветного хрусталя стремительно осыпаются с весел. Экины волосы еще глубже уходят в воду.

— О чем ты думаешь, Нодар? — не открывая глаз, спрашивает Эка.

— Мне не до мыслей, я только и делаю, что любуюсь твоей красотой.

На сцене или в другой обстановке, на людях, фраза эта прозвучала бы патетично и фальшиво. Но как естественна и бедна она теперь — и в малой степени не выражает чувства, овладевшего мной.

Эка улыбнулась.

Я впервые вижу улыбку на лице женщины с закрытыми глазами. Впрочем, может, видел и раньше, но не обращал внимания.

Береговой линии уже не видно.

Я бросаю весла.

А солнце уже вонзилось в горизонт. Теперь оно смахивает на огромный красный шар, накачанный газом.

У горизонта море отливает золотом, а возле берега сливается с тончайшей пеленой тумана.

— Солнце зашло, Эка!

— Я вижу, — не открывая глаз, отзывается Эка.

Раскаленное красное солнце уже коснулось поверхности моря, и его жар передался водной глади. Она сначала воспалилась, а затем, зашипев, закипела.

— Эка, ты видишь, море кипит!

— Вижу, — с закрытыми глазами отвечает Эка.

Постепенно солнце растворилось в воде.

Я докурил сигарету, потом размахнулся, чтобы швырнуть окурок подальше в море, но рука застыла в воздухе. Я погасил сигарету о весло и, достав из брюк, валявшихся на днище лодки, коробок с сигаретами, запихнул в него окурок.

На море ложится мгла. Мне кажется, что на водную гладь набросили темно-синее морщинистое покрывало.

Послышался рокот мотора. Рокот постепенно нарастал, и в ноздри вдруг ударил бензиновый дух, особо ощутимый на море.

Глиссер еще далеко, но нетрудно догадаться, что он направляется к нам. Наверное, спасатели.

Я обернулся. Глиссер на полной скорости вспарывал воду. Потом, задрав нос, он эффектно описал круг возле лодки. Море заволновалось, и беспорядочная рябь подбросила лодку, словно щепку.

Птица, долго не покидавшая места, облюбованного на нашей лодке, вдруг сорвалась и бесследно растворилась в воздухе.

Эка догадалась, кто и зачем подъехал, но глаз все-таки не открыла и даже не поменяла позы. Экино тело мерно раскачивалось вместе с лодкой, и по лицу ее было видно, что это ей доставляет удовольствие.

Рядом с водителем глиссера грозно вырос дочерна загорелый юноша с мускулистым торсом и рупором в правой руке. Однако, увидев ладную Экину фигуру, он внезапно успокоился и уже вполне миролюбиво пророкотал в рупор:

— Вы в пяти километрах от берега. Очень прошу вас вернуться назад.

Он явно преувеличивал. Мы отошли от пляжа километра на три. Но возражать я не стал и, развернув лодку к берегу, сильно взмахнул веслами.

Очертив полукруг и вызвав основательное волнение на море, глиссер понесся прочь.

Вскоре рокот мотора заглох вдали.

— С каких это пор они стали такими вежливыми? — спрашивает Эка.

— Это целиком заслуга вашей фигуры, уважаемая Эка.

Волны, поднятые глиссером, постепенно схлынули, уменьшились и вновь лениво разлеглись на морской глади.

— Что нас ждет в будущем? — неожиданно проговорила Эка.

— Что ты сказала? — Я не сразу понял, что она имеет в виду.

— Я спрашиваю, что ждет нас в будущем?

— А-а-а, — до меня наконец дошел смысл сказанного.

Краткая пауза.

— Я не желаю думать о будущем. Теперь мне хорошо. Впрочем, хорошо — не то слово, я счастлив. И я хочу до мелочей четко прочувствовать и ощутить каждое мгновение, впитать его в себя и навечно запомнить каждой клеточкой своего существа. Бог отпустил человеку слишком мало счастливых дней и часов. И если уж наступил этот счастливый день, надо как зеницу ока беречь каждый его миг, каждую его частичку.

— Простите, уважаемый Нодар, а я-то, грешным делом, думала, что вы физик!

— Да, я физик, уважаемая Эка, и прошу не путать меня с поэтами.

— С поэтами? О, нет. Ваши суждения скорее попахивают философией.

— Только этого еще не хватало! — с напускной обидой говорю я.

— Прошу простить, если я невзначай обидела вас, уважаемый товарищ физик. Видимо, относительно философии у меня несколько более романтичные представления, нежели у вас.

Все еще не открывая глаз, она улыбается. Не меняя позы, она подтягивает левую ногу. Гладкое, точеное колено еще больше подчеркивает удивительную пропорциональность ее породистого тела.

Дождливый вечер.

Эка сидит в кресле.

Отец, обхватив голову руками, сидит возле письменного стола и не мигая смотрит в одну точку.

Мать сидит в кресле напротив и мокрым платком вытирает слезы.

Лишь брат, скрестив на груди руки, стоит, привалившись плечом к стене. В глазах его светится гнев, и, видно, ему стоит немалых усилий сдерживать себя.

«Так где ты шлялась эти три дня?» — с бешенством цедит он сквозь зубы.

Молчание.

«Может, ты все-таки скажешь?»