Год длиною в жизнь

– Вам нравится? – Рита крутнулась на одной ноге. – Мне тоже.

– Вы самая красивая невеста, мадемуазель, которую я только видел в жизни, – прищурясь, мягко сказал Сазонов. Чуть ли не впервые в жизни правду сказал, надо же, а?!

А потом они с Инной Яковлевной пошли было вслед за Ритой в глубь храма, за колонны, как вдруг простучали по древним каменным плитам торопливые шаги, и высокий, очень худой молодой человек (тот самый, что омочил пальцы в чаше со святой водой) преградил им дорогу с восклицанием:

– Лора! Какая вы красавица!

– Огюст! – воскликнула Рита, и стиснула руки у горла, и замерла, и платье затрепетало на сквозняке, словно белый огонечек свечи.

«Ага, – глубокомысленно изрек про себя Сазонов, – вот и герой ее романа. Ну и невзрачен же женишок! Понятно, почему Ле Буа против брака. Эх, дурак я был, что позволил Инне согласиться! Поссоримся с Ле Буа как пить дать, не быть мне у них управляющим…»

«Помнится, она говорила, что ее молодого человека зовут Максим, – удивилась Инна Яковлевна. – А почему он называет ее Лорой?»

– Что вы здесь делаете, Огюст? – лепетала между тем Рита.

– Я искал вас, – средневековый юноша схватил ее за руку, осыпал поцелуями.

Инна Яковлевна, которую нынче романтическое настроение окутывало облаком куда более плотным, чем эфемерный флер ее «Шанели», вздохнула. Ах, какой прекрасный, какой упоительный день нынче выдался! Ее жизнь так давно была лишена даже самого легкого романтического удовольствия!

– Лора, вы так внезапно исчезли, я нашел вас случайно. Я хотел сказать… Господи, у меня мысли мешаются… Вы так красивы, вы так необыкновенно красивы! – Молодой человек говорил с трудом, сбивчиво, глаза его не отрывались от Риты. – Я люблю вас! Умоляю, будьте моей женой! – Он упал на одно колено и прижал руку Риты к губам. – Одно ваше слово – и я готов обвенчаться с вами прямо сейчас, а быть нашими свидетелями мы попросим… – Он скользнул глазами по сторонам: – Ну, хотя бы эту даму и этого господина. Вы согласитесь, мадам, мсье?

Всеволод Юрьевич и Инна Яковлевна, к которым был обращен вопрос, застыли с самым изумленным выражением на лицах. Что-то происходило неладное, а что, они пока не могли понять.

Между тем Рита вырвала свою руку из жадных пальцев молодого человека и отскочила. Он остался коленопреклонен. В глазах девушки плескалось отчаяние.

– Огюст, Антон… – пролепетала она. – Какое ужасное недоразумение!

«Так он все же Огюст, Антон или Максим?» – подумала Инна Яковлевна, окончательно отказываясь хоть что-нибудь понимать.

– Я виновата перед вами, – быстро говорила Рита. – Конечно, я должна была объяснить, но… так получилось… Простите меня! Я не могу быть вашей женой. Я умоляю вас уйти отсюда как можно скорей. Уходите, забудьте меня, оставьте меня!

Молодой человек, и без того бледный, сделался белым, словно воск свечей.

– Почему вы не можете быть моей женой? – нетвердо проговорил он, с трудом поднимаясь. – Почему я должен вас забыть?

Он оглядел Риту снова, как будто только что увидел ее, и в глазах его появилось совсем другое выражение: ревнивое, недоброе, подозрительное:

– Погодите-ка… Что значат ваши слова? Что значит ваш наряд? Вы здесь… Это ваше венчание? И вы венчаетесь… – Он умолк, словно подавился словами.

– Да, здесь венчание, – раздался другой голос, и из-за колонны вышел еще один молодой человек, при виде которого в храме словно бы посветлело, таким ярким было его лицо, такой жизни, такой энергии оно было исполнено. – Она венчается со мной.

– Макси-им… – с трудом выдавил первый юноша.

Инна Яковлевна с облегчением вздохнула: ну наконец-то путаница разъяснилась, появился Максим. О, из-за такого немудрено голову потерять и венчаться тайно. Можно даже вовсе броситься в его объятия без всякого брака! И Инна Яковлевна, бывшая некогда бо-ольшой любительницей молодых красавцев и даже, помнится, мечтавшая о том, чтобы после победы мировой революции повсеместно ввели право первой ночи для комиссарш, восхищенно улыбнулась Максиму. Напрасно старалась: он смотрел только на Антона.

– Мы хотели уберечь тебя от боли, – угрюмо сказал Максим. – Когда поняли, что происходит, что ты влюблен в Риту, я сказал, что мы отменили свадьбу, а Рита перешла в другую группу. Но ты выследил нас. Получается, ты теперь все знаешь. Мне жаль, что так вышло, Антон, поверь. Но эта девушка – моя, и я никому ее не отдам, даже лучшему другу.

Инна Яковлевна от восторга прикусила свой кружевной платочек. Боже мой, да эта история лучше самого интересного кино! Страсть, ревность… О молодость, молодость, почему только тебе свойственны эти великолепные чувства, почему ты покидаешь нас и лишаешь возможности дышать полной грудью, страдая, ревнуя и любя? Она искренне упивалась происходящим, в самом деле чувствуя себя почти как в зале кинотеатра.

Однако Всеволод Юрьевич, человек куда более прозаический, уже начал тяготиться происходящим. Не то чтобы он куда-то спешил… Просто в воздухе повеяло неладным. За жизнь свою Сазонов наработал особенное чутье. Раз или два пропустив предупреждающие намеки судьбы, он научился издали, загодя чуять опасность, обращать внимание на всякое, даже чуть уловимое дуновение близких неприятностей.

Даже не пытаясь представить, что может произойти, не анализируя свои ощущения, Сазонов подхватил Инну Яковлевну под руку и собрался увести ее за колонну. Однако жена, донельзя увлеченная происходящим, с места сдвинуться не желала. Потихоньку подталкивая ее, обернулся – и увидел третьего молодого человека. Он стоял в тени и пристально наблюдал за происходящим. А одет был в куртку, перешитую из солдатской шинели, высокие сапоги, крохотное кепи. Вид его наполнил сердце Сазонова ужасом, потому что Всеволод Юрьевич прекрасно знал, кто носит такую униформу.

Сазонов не зря последний десяток лет жил под дамокловым мечом постоянной опасности, а с тридцать девятого года – под угрозой смерти. Мертвящий взгляд этой дамы он ощущал на своем лбу за версту. Кроме того, он слишком давно играл во всякие конспиративные игры, сам порой забывал, какую фамилию и имя носит в данный конкретный момент жизни. И путаница имен, которая удивила Инну Яковлевну, сказала ему очень многое. С какой радости людям в Париже во время оккупации называть друг друга вымышленными именами, если того не требуют правила конспирации? А кто соблюдает правила конспирации? Только те, кто состоит в R?sistance!

– Доминик! – подбежал и схватил Максима за рукав еще один юноша, невысокий, темноволосый, с подвижным горбоносым лицом гасконца. – Кюре волнуется, хочет уйти. Что, черт возьми, происходит? Вы женитесь или нет?

«Теперь еще и Доминик!» – изумилась Инна Яковлевна.

«Куда мы попали? – подумал Сазонов с ужасом. – Надо немедленно уходить!»

– Послушай, Антон, – сказал между тем Максим хриплым от неловкости и отчаяния голосом. – Если ты считаешь, что я оскорбил тебя и виноват перед тобой, можешь… ну, можешь вызвать меня на дуэль. А потом пойти и рассказать все моим родителям или родителям Риты. Но помешать нам ты не в силах. Поэтому или уходи, или оставайся, но…

Антон поднял голову. Глаза его были непроглядно темны, и такой печалью омрачились тонкие черты, что Инна Яковлевна растроганно всхлипнула. Как и всякая женщина, любительница задушевных романов и фильмов, она была на стороне отвергнутого любовника – несчастного, но благородного, остающегося с разбитым сердцем. Кроме того, не зря она была наполовину еврейка, а значит, весьма практичная женщина. Конечно, Максим очарователен, обворожителен и все такое, но ведь он принадлежит другой. В то время как Огюст, вернее, Антон, свободен. И его разбитое сердце нуждается в лечении, ему понадобится мудрая, нежная утешительница… Не то чтобы Инна Яковлевна всерьез претендовала на роль этой утешительницы, но помечтать-то можно!