Год Дракона

– Что она задумала?

– Она хочет с ним поменяться.

– Что?! Она сказала?!

– Я ее знаю, величество, – вздохнул Майзель и вдруг улыбнулся. – Я ее так знаю…

– Дальше.

– Она хочет поменять себя на Сонечку и ребят. А потом подарит ему его поганую жизнь.

– И что?!

– Не знаю. Я могу только предполагать, как она собирается строить торг.

– И?!

– И мы не тронем его. Потому что она даст ему слово, и ни ты, ни я не посмеем это ее слово нарушить.

– Ох, княгинюшка, – простонал Вацлав. – Куда ж ты полезла-то…

– Нужно успеть, пока она не дала ему слова.

– Марина… Вся операция псу под хвост…

– Значит, туда ей и дорога. Плохо, значит, думали, дорогие мои рыцари плаща и кинжала. Думайте снова.

– Вызовите сюда русского посла, – сказал Вацлав в селектор. – Иди к детям, Марина. Сейчас тут будет очень мужской разговор…

ПРАГА, 18 МАЯ, БОЛЬШОЙ КОРОЛЕВСКИЙ ДВОРЕЦ. НОЧЬ

Кондрашов вошел в королевский кабинет, сделал несколько шагов и остановился. Вацлав сидел за столом, и в кресле напротив сидел еще кто-то. Кресло развернулось, и Кондрашов увидел Майзеля, оскалившегося так, что у дипломата екнуло в кишках:

– Здравствуйте, Михаил Аркадьевич.

– Мы можем говорить по-чешски, – улыбнулся Кондрашов. В животе у него снова екнуло. Он знал, что Майзель не то из Украины родом, не то из этой проклятой Белоруссии. Ему докладывали. – Его величество…

– Его Величество – немного Романов, – медленно, без всякого акцента сказал Вацлав. – И я с тобой стану говорить по-русски, чтобы ты не сказал потом, что плохо меня понимал. Сесть!!!

Кондрашов опустился в кресло, которое очень ловко и вовремя толкнул под него Майзель. Если бы он этого не сделал, Кондрашов сел бы на пол. Вацлав Пятый, говорящий по-русски… Это было уже слишком. Даже для карьерного дипломата со Смоленской площади. А его величество продолжил, как ни в чем не бывало:

– Ты сейчас полетишь в Москву, и утром будешь у своего президента. Меня не интересует, как ты это сделаешь. У нас очень мало времени. И если я потеряю хотя бы еще одного из своих подданных из-за вашей вонючей византийской бюрократии, я всех вас сделаю нищими сиротами. Ни жен, ни детей, ни денег. Ничего.

– Ваше Ве…

– Молчать, холопская морда. В этом пакете, – Вацлав приподнял брезгливо, двумя пальцами, конверт, – диск с информацией для президента. Ты отдашь это ему, пусть посмотрит и убедится, что мы не шутим. И пусть позвонит мне, как только взглянет на диск, – Вацлав показал пальцем на лежащий на столе аппарат.

– Вы позволите, Ваше Величество? – голос у Майзеля был таким вкрадчивым, что Кондрашов испугался еще больше, хотя и думал, что это уже невозможно.

– Позволю.

– Михаил Аркадьевич… Прежде чем вы уедете… Вы слышите меня?

– Да…

– Скажите мне, голубчик. Что там есть такое у Лукашенко на вашего президента? Какой-то компромат? Триппер после бани с девочками? Гешефт? Что? Просто скажите мне. И этого не станет. Если вы правильно себя поведете.

– Послушайте, что вы себе…

– Перестаньте, – Майзель поморщился, как от зубной боли. – Вы же понимаете, что все кончилось. Игры, дипломатия, уступки, реверансы… Все. За тех, кого держит сейчас этот подонок, мы вас всех уничтожим. Вам рано или поздно всем придется бежать от своего народа. Но если вы с нами не договоритесь, то в Шанхае, где вам придется прятаться, у вас не будет денег даже на проституток. А если договоритесь… Если договоритесь, то мы вас тоже вытащим. Хотя, видит Бог, немного еще на свете людей, заслуживающих этого меньше, чем вы… Может быть, увидев пропасть у ног, вы что-нибудь, наконец, поймете… Слышите, Михаил Аркадьевич?

– Я ничего не знаю об этом. Ничего, – Кондрашов проглотил комок кислой слюны и глухо добавил: – Клянусь…

– Откуда ему знать, Данек. Он не может ничего знать, – Вацлав посмотрел на Кондрашова. – Тебя сейчас отвезут к самолету.

– Я могу…

– Не можешь. Твоя семья останется здесь, чтобы ты не наделал глупостей со страху. Даю слово, что с ними все будет хорошо. Но помни: ты функция, – усмехнулся Вацлав. – И если ты не впишешься в мое уравнение, я тебя сотру.

Кондрашов съежился под его взглядом:

– Зачем вы делаете это со мной, Ваше Величество? Наверняка у вас есть свои люди возле президента…

– Мои люди нужны мне, – Вацлав сделал ударение на «мне». – Я не собираюсь отдавать их вам. Мои люди – мои сокровища. Это у вас офицеры с семьями и детьми живут годами в палатках, продуваемых всеми ветрами насквозь. Это вы годами воюете с собственным народом. Это вы вечно устилаете трупами лучших солдат дороги своих трескучих побед. Это у вас – с той самой войны – лежат по полям и лесам не укрытые землей кости тысяч мальчиков и девочек. Это вы не понимаете, для чего нужны держава и сильная власть. Это вы всегда бросали людей в преисподнюю, не задумавшись ни на мгновение. А я берегу своих людей. Потому что самое главное – это люди. И пока вы все не осознаете это, все и каждый, вы не сдвинетесь с места. Потому что вы никому не нужны, кроме вас самих. Как и мы. Как и все остальные. Понимаешь меня, Кондрашов? Если твой президент умен… – Вацлав усмехнулся. – А если дурак, то это навечно. Смотри, не перепутай ничего. А теперь иди вон.

– Чего ты хочешь от русских? – спросил Майзель, когда Кондрашова вывели.

– Я хочу, чтобы они притворились глухими, немыми, слепыми и неграмотными, пока мы не достанем всех наших. А потом, – король усмехнулся, – бой покажет.

– Он не контролирует даже своих ближайших помощников. Такой аппарат невозможно контролировать, тебе это прекрасно известно. И обязательно найдется мразь, которая будет стучать Лукашенке… И не одна.

– Ему придется научиться их контролировать. Если он хочет жить. И научиться быстро.

– Ты думаешь, эта идея с деньгами сработает?

– Сработает.

– Почему ты так уверен?

– Потому что сработала с Милошевичем. И сработает с ними. Потому что они – быдло, Данек, – мягко сказал Вацлав. И в его устах это прозвучало не ругательством, а приговором. – Это мы с тобой можем в любой миг оставить все и уйти в десант, чтобы драться, чтобы победить или умереть. А они – не могут. Им не понять, за что мы воюем. Они думают – за деньги, за власть… Пусть думают. Мы притворимся, что говорим на их языке. Я буду говорить с ними на их языке, и видит Бог…

– Почему не сработало с Лукашенко?

– Потому что если зайца загнать в угол, даже он будет рычать и лягаться. И мы не оставили ему ни одного шанса.

– Он сам не оставил нам другого варианта. Мы можем только давить… Он убил Мирославу. Ты знаешь, как я к ней относился. И Андрея с Татьяной. И скольких еще…

– И мы не оставили ему шанса.

– Это было ошибкой, ты хочешь сказать?

– Я не знаю, что происходит в его мозгу, Данек. Я знаю, что он негодяй и плебей. Но убить его – не доблесть… Может, для Квамбинги… Но не для меня. Не для нас. И твоя Елена, которая помчалась туда, чтобы дать ему шанс, возможно, совершила вовсе не глупость и не безрассудство…