Год Дракона
Шрифт:
– Да-да-да. Американские ценности.
– Кстати, ценности эти не только и не столько американские. В Российской Империи револьвер можно было заказать по каталогу, и почтальон приносил его на дом, а вооруженного насилия было много меньше, чем в Америке. А Швейцария? Вы думаете, нацисты остановились бы у швейцарских границ, если бы не знали, что их встретит полмиллиона вооруженных и очень сердитых мужчин? Да еще на горных тропах?
– Ну, им просто нужны были финансовые рычаги…
– Вы преувеличиваете степень рационализма нацистских вождей, пани Елена. А вот трусами они были самыми настоящими… И, кстати, с демократией в Швейцарии до сих пор дела обстоят совсем неплохо. Несмотря на автоматическую винтовку в каждом – или почти каждом – доме. И с преступностью – тоже проблем куда меньше, чем там, где владеть оружием может только преступник…
– Демократия есть вооруженный народ…
– Только так. А то, что привыкли считать
– Например?
– Ну, например. Организованная преступность уничтожена…
– Бессудными расправами, насколько я понимаю…
– Обязательно. Законы и суды созданы для того, чтобы держать в узде людей, которые, как минимум, осознают, что законы нарушать плохо! А не для бешеных собак. Для бешеных собак закон один – петля и пуля. Законы более или менее продуктивно работают в условиях стабильности. В переходные моменты они просто не успевают за ситуацией. Это нормально. Но вот в этот момент и требуется взять на себя ответственность и применить силу. Чтобы утвердить верховенство закона. Чтобы все знали – у закона есть разные способы воздействовать на уклоняющихся от его выполнения. В том числе и весьма брутальные… А ваша хваленая демократия только и делает, что носится со всякой сволочью, с бандитами, террористами, маньяками. Вместо того, чтобы дать жертвам право защищаться и прикончить убийцу, насильника, подонка, вы рассказываете сказочку про человеколюбие и сострадание. Я согласен человеколюбить и сострадать, только не бандитам. Примите и прочее.
Он замолчал и вдруг опять улыбнулся:
– Но мы не закончили с нашими достижениями…
– Да перестаньте. Это мы уже много раз слышали. Уровень жизни, порядок на улицах, весь мир дрожит, заслышав грохот сапог королевской воздушной пехоты… Зачем это людям?!
– Ну-ну, дорогая. Мне кажется, что как раз людям-то это ужасно нравится. Им нравятся наши «Мерседесы», «Шкоды» и «Татры», которые стоят в два раза дешевле, чем в Германии, при лучшем качестве. Им нравится, что наши дипломаты разъезжают по зарубежным столицам на сверкающих «Майбахах» с завода в Остраве. Им нравятся наши компактные жилые комплексы со всеми удобствами, которые строятся с невероятной скоростью и отличным качеством на месте клоповников времен Марии Терезии и советских казарм. Им нравятся наши новенькие поликлиники, набитые суперсовременным медицинским оборудованием, бассейны и фитнесс-центры, детские сады и школы с классами по двадцать детей. Им нравится знать, что если какой-нибудь чешский турист подерется где-нибудь в баре на другом конце света, а его несправедливо оштрафуют, или, тем паче, задержат без санкции чрезвычайного и полномочного посла и в отсутствие консула, то туда с непостижимой скоростью прилетит рота вооруженных до зубов волшебников в пятнистых вертолетах. И все телеканалы мира совершенно бесплатно покажут захватывающее дух кино про то, как здоровенные парни в костюмчиках хищников из одноименного голливудского блокбастера укладывают мордой в грязь всех, кто не обеспечил нашему гражданину должную защиту и уважение. У него в паспорте написано, что он находится под защитой Королевства? Написано. Там написано «просим оказывать содействие и помощь в рамках действующего законодательства и существующих межправительственных соглашений»? Написано. Так выполняйте!!! А не хотите – заставим, да так, чтобы все остальные наложили полные штаны. Вот такая у нас теперь страна, пани Елена, – Майзель торжествующе усмехнулся.
– Вы делали это в первую очередь для того, чтобы обеспечить правовую базу для своих разбойничьих операций и обезопасить себя лично и своих помощников…
– Обязательно. Но досталось это всем без исключения. Я вам больше скажу – так и было в самом начале задумано. И поверьте, – людям это нравится…
И мне это нравится, подумала Елена. Мне это до того однажды понравилось, что я чуть с ума от радости не сошла. Когда твои действительно похожие на ночных дьяволов десантники свалились на нас в Венесуэле, отбили у мартистов и вывезли всех – и этих несчастных детей, и священника, и медичек, и монахинь, и меня – в Каракас… Я была так рада, что готова была всех их расцеловать и не только. Потому что если бы не они… И этих партизан они не просто… Как кур, вертолеты, истребители, настоящая мясорубка, это же был просто ужас, что такое… И как они там оказались, черт побери вас всех совсем… Ну, так что с того, что Ботеж позвонил в МИД… Армия МИДу не подчиняется… Подумаешь, журналистку какую-то, которая еще, ко всему прочему, у короля, как кость в горле, убивают где-то на краю света… Риск – часть профессии,
как ни крути. Мой-то телефон в любом случае уже не работал… Мы потом гадали-гадали, считали-пересчитывали – получилось, что чистого времени меньше пяти часов им хватило, чтобы нас найти и до нас добраться… И вытащить… Какие же мы были там грязные, несчастные, голодные уже не знаю какие сутки, полумертвые от усталости, искусанные какими-то тварями, я даже не помню, как они называются… Как сказал этот ротмистр… Гавел его звали… «Работа такая, пани Елена»… Я тогда, наверное, впервые задумалась, что, почему и зачем… Правду говорят, – пока тебя лично не прихватит… Господи, да что же это такое?!.Ботеж не то что бы отказался это напечатать… Ну, никак это в формат журнала не втискивалось… Елена сделала это прямо в очерке. А потом, примерно через месяц, случайно встретилась с министром в театре. Они проговорили весь антракт и второе отделение. Удивительно тонкий, воспитанный, блестящий, совсем не похожий на надутого бюрократа и королевскую куклу человек… И в ответ на ее благодарность он сказал – спокойно улыбаясь – те же самые слова, что пробурчал и смущенный ротмистр Гавел: «Работа такая, пани Елена»…
– Нравится, – кивнула Елена. – Я знаю.
– Вот видите, – Майзель просиял. – Им нравятся наши двадцать или сколько их там бесплатных кабельных каналов в новехоньком японском телевизоре высокой четкости размером метр на метр пятьдесят по цене дорожного фена. И каких каналов! География, спорт, научные новости, все красоты мира, любовь, приключения, подвиги – ну, и эротика, конечно, куда же без этого… И никаких мерзопакостно кривляющихся пидоров, репортажей из заднего прохода, пип-шоу и прочей гадости. Они не могут это смотреть, даже если и захотят, потому что их телевизор не понимает стандарта трансляции… Им нравится, что немцы и поляки, французы и британцы ломятся сюда, как на вокзальный буфет, и покупают такие же телевизоры и пакеты спутниковых ресиверов к ним, чтобы выкинуть на помойку свое собственное ужасно свободное и абсолютно никем не контролируемое телевидение… Никем, кроме тупых зажравшихся извращенцев, стяжателей и педерастов, сросшихся с вашей хваленой парламентской демократией так, что не оторвать без потоков крови… И фильтрованный Интернет без разверстых гениталий, свастик и лезущей из каждого пикселя рекламы им тоже, как ни странно, нравится. Не нравится это все интеллектуалам. Это, видите ли, тоталитаризм. Ущемление свободы. Промывание мозгов…
– А разве нет?
– Обязательно, дорогая. Вы думаете, добиться того, чего мы добились, можно было бы без повседневной и кропотливой идеологической работы? Без идеи, без нравственного стержня невозможно ничего полезного сделать. Нам некогда ждать, пока люди научаться разбираться, где хорошее, а где плохое. Мы предпочитаем наклеить ярлыки заранее. Мы не позволяем людям бездумно набивать себе брюхо и подглядывать в замочную скважину за чужими совокуплениями…
– Да-да. С совокуплениями в ваших мелодраматических боевиках, густо приправленных казарменным юмором вроде «я скоро вернусь, детка», и сказках про неземную любовь… Того, действительно негусто. Ничего не могу сказать. Но столько времени жевать такую однообразную жвачку…
– Да? А мне наше кино нравится. Мы даже делаем его в Голливуде. Причем так делаем, что весь мир смотрит, затаив дыхание, эпос о Святом Вацлаве, о княгине Либуше, о Валленштейне. И боевики, как вы изволили выразиться, у нас очень даже зрелищные. И вы совершенно напрасно не подготовились к разговору о них. Потому что их герои – это чаще всего учителя, доктора и священники, которые обнаруживают очередную ипостась всемирного зла и немедленно кидаются с нею сражаться. И через некоторое время, разобравшись с предыдущим злом, на помощь нашему герою – или героине – приходит могучая армия маленькой, но гордой и великой страны. И все заканчивается победой добра и неизменным поцелуем в диафрагму. Потому что так хочется всем, даже если в действительности так далеко не всегда происходит.
– И вам тоже так хочется?
– И мне. Обязательно.
– И вам не скучно?
– Ни капельки, – оскалился Майзель. – Потому что жизнь и кинематограф должны слиться с реальностью в единое целое, в новую реальность, где хорошие парни разрывают плохих на мелкие кусочки, а любовь всегда побеждает все, даже смерть.
– Вы просто мифотворец…
– Ну, моя страсть к мифотворчеству не должна удивлять вас, пани Елена. Я сам, в некотором роде, миф… Вам в самом деле скучно это смотреть?
– Нет, – подумав, Елена отрицательно мотнула головой. – Мне становится скучно потом, когда я начинаю анализировать увиденное. А в процессе просмотра… Нет. Это действительно сделано очень профессионально, красиво и добротно. И музыка там по большей части чудесная. И смотреть это… приятно… Хотя мне и не нравится это…
– Почему?
– Это примитивно. Жизнь гораздо сложнее…
– Конечно. Сложнее, потому что мы все чрезмерно амбивалентны и мало требовательны к себе. А так быть не должно…