Год гиен

— Я подумал о вознаграждении, ваше величество.

— Значит, ты позволишь мне тебя отблагодарить?

— Да, ваше величество.

— Назови награду.

Семеркет сделал вдох и начал.

— Есть три узника из членов семей заговорщиков, которых я умоляю пощадить — жена и ребенок Накхта, управляющего твоим гаремом, и мальчик Рами, сын строителя гробниц Панеба.

— Никогда. — Это слово резануло, как нож.

Дознаватель немедленно ощутил, насколько неизбывен оправданный гнев старика против тех, кто предал его.

— Я никогда их не прощу. Никогда.

Семеркет понурил голову.

— Ваше величество повелели мне назвать, что я хочу, и я назвал.

Воцарилось ужасное молчание.

— Он всегда такой тупоголовый? — спросил, наконец, фараон, искоса посмотрев на министра.

— Я понял, что легче попросить Нил вернуть вспять свой разлив, ваше величество, чем просить такого человека передумать, — вздохнул Тох.

Наследник торопливо шагнул вперед и опустился на колени перед отцом.

— Могу я напомнить отцу, что я жив благодаря вмешательству этого человека? Я бы попросил фараона, по крайней мере, узнать, каковы причины такой просьбы.

— Ну? — прорычал фараон, снова опускаясь на кушетку. — Назови причины.

Семеркет сделал вдох и начал, про себя прося богов дать силу его языку.

— В обмен за признание я пообещал десятнику Панебу спасти его сына.

— Этот Панеб, — медленно проговорил фараон, — не единственный убийца жрицы, по он также десятник у тех, кто обшарил так много гробниц. Странный кандидат для подобной милости.

Чиновник поднял голову.

— Я прошу об этом также в память о матери этого мальчика. Ханро была моим единственным другом среди строителей гробниц. Она погибла от рук заговорщиков, ваше величество, потому что помогла мне.

— Хм-м. А как тогда насчет другой женщины — жены Накхта? Почему ты просишь за нее?

— Мы с ней когда-то были женаты, великий царь.

Фараон фыркнул:

— И она ушла от тебя к предателю? Тогда она виновна в том, что у нее дурной вкус, и не заслуживает ничего, кроме смерти!

— Она хотела иметь детей, великий фараон. А я не мог дать ей ребенка. Это — моя вина.

Семеркет увидел, что глаза фараона начали ожесточаться.

— Я все еще люблю ее больше жизни, ваше величество, — добавил Семеркет. — Хотя она и ушла, чтобы жить в доме другого человека, я не смог перестать ее любить.

Наступила ужасная тишина. Голова Семеркета болела от напряжения, потому что ему пришлось сказать так много слов, и он снова согнулся в почтительном поклоне, прижавшись лбом к холодным плитам пола. Фараон пристально смотрел на него, как орел смотрит на зайца.

— Вот каково мое решение, — проговорил, наконец, властитель.

Ближайший писец немедленно взял стилос и восковую дощечку.

— Найя, жена предателя Накхта, и Рами, сын предателя Панеба, не будут казнены.

У Семеркета захватило дух от облегчения:

— Благодарю, великий царь!

— Не благодари меня слишком рано, Семеркет. Я еще не закончил. — Фараон снова повернулся к писцу, сделав знак, чтобы тот продолжал записывать. — Они будут высланы и никогда больше не ступят в пределы нашей державы и не изопьют воды из Нила. Они будут посланы слугами в Вавилон, согласно заключенному с той страной договору, и станут жить там до конца своих дней.

— Великий фараон! — запротестовал дознаватель.

— Не проси более за них, Семеркет. Моя благодарность имеет свои пределы.

— А что… Что в таком случае будет с ребенком Найи?

— Пусть она возьмет ребенка с собой, если захочет, — или пусть его отдаст. Меня не заботят младенцы. А теперь иди и попрощайся со своей Найей и с парнем тоже. Корабль, который отвезет в Вавилон нашего нового посла, уходит сегодня.

Приступ боли настиг фараона, он сморщил лицо, схватившись за бок. Наследный царевич громко кликнул лекаря, и придворные начали сновать вокруг, как встревоженные муравьи. Среди всей этой суеты Семеркет ускользнул прочь.

Едва он покинул террасу, как к нему быстро подошел наследник. Они остановились наверху лестницы, которая вела в главный зал дворца.

— Не вини слишком сильно моего отца, Семеркет.

Чиновник покачал головой. Он был все еще ошеломлен и не мог говорить.

— Хотя он и не говорит об этом, — продолжал царевич, — все случившееся глубоко его потрясло. Видишь ли, он убедил себя в том, что его любят. И тут выяснилось, что все, во что он верил, оказалось ложью. Именно поэтому ты и нужен ему в эти последние дни. Ты рискнул жизнью, чтобы его спасти, и его утешает, когда ты рядом. Пожалуйста, вернись. Ты напоминаешь отцу, что он кое-что значит для сердца, по крайней мере, одного человека.

— Но фараона любят…

— Фараона боятся. Перед ним преклоняются. Обожествляют его. Но любят ли? Семеркет, я не питаю иллюзий: красная и белая короны куда привлекательней со стороны, чем когда ты носишь их.

Царевич Рамзес положил руку Семеркету на плечо.

— Мы с тобой еще поговорим. Я не забываю своих друзей.

Семеркет поклонился и не выпрямлялся, пока наследник не вернулся к отцу.

Потом чиновник пошел вниз по лестнице в главный дворцовый зал. К его удивлению, он заметил внизу высоченного Сама, полководца Царя Нищих — тот стоял среди группы своих сотоварищей у дальней стены зала. Все оборванцы были разодеты в свои самые лучшие, самые нелепые одежды, без сомнения, позаимствованные из многих мусорных куч, куда выбрасывали одежду фиванская знать. Они ждали перед нишей с серебряной вазой, полной великолепных свежих лилий. В центре их группы оказалась почти незаметной миниатюрная колесница, запряженная бараном.

В кои-то веки Царь Нищих был чисто умыт и одет. Семеркету пришлось признать, что, хотя и безногий, он излучает такую царственность, какой позавидовали бы многие благороднорожденные люди. Когда Царь увидел приближающегося Семеркета, он радостно приветствовал своего союзника, хлестнув вожжами барана и подъехав к нему.

— Семеркет, спаситель царства! Человек дня! Друг царей!

Чиновник нахмурился, услышав такие комплименты.

— Не могу поверить, что вы здесь, ваше величество. Вы наконец-то стали обычным человеком?

— Мой брат фараон сам велел мне его посетить. Рано или поздно все хотят встретиться со мной лично, — спокойно улыбнулся Царь. — Все говорят, что он даже хочет попросить меня об одолжении.

— О каком именно одолжении?

Царь Нищих пожал плечами:

— Фараон и его советники выражаются очень туманно, — ответил Сам.

— Но, конечно, я сделаю ему одолжение, о чем бы фараон ни попросил, — заявил Царь Нищих. — В конце концов, мы же с ним братья-владыки.