Год Майских Жуков

Словом, он ходил в середнячках, но это не мешало ему носить на лице снисходительное презрение к отличникам и задавалам. Свои позиции он защищал, имея на руках хорошие козыри в лице Эйнштейна, Черчилля, и в особенности Чехова, который дважды оставался на второй год в гимназии.

Неумение находить общий язык, завязывать дружеские отношения сделали его личностью одиозной, однокашники его сторонились, оттого что он сторонился их. Получался как бы замкнутый круг. В глубине души он переживал, что оказался своего рода белой вороной, но постепенно привык к образу отверженного и даже стал гордиться своей исключительной замкнутостью.

В классе у него был один-единственный друг – Женька Рыжов, худощавый, высокого роста блондин с голубыми, чуть навыкате глазами, с мясистым носом и всегда небрежно разбросанными прядями светлых волос.

Женька, большой лентяй в деле учебы, отличался природной любознательностью и хватал нужные и ненужные знания как-то легко, на лету, при этом не кичился, а напротив, делал вид, что весь этот разрозненный багаж уравнений, химических соединений и формул его ничуть не интересует. Он знал физику, математику и даже химию как бы по наитию, и, если учитель вызывал его к доске, он мог, долго шмыгая носом, сосредоточенно смотреть куда-то в сторону плинтуса, но в ту минуту, когда преподаватель начинал терять терпение, он называл правильную формулу или разбирал по косточкам алгебраическое уравнение так, будто только этим всю жизнь и занимался.

В его ответах сквозило полное презрение к методике преподавания и даже к личности преподавателя. Немудрено, что благосклонностью учителей он не пользовался, и, сидя на последней парте, часто разглядывал потолок, будто изучал неисповедимые пути мух, дефилирующих по потолочному бульвару. Когда ему надоедали мухи, он рисовал что-то полуабстрактное в тетрадке. Рисунки его отличались затейливой фантазией, ими он абстрагировался от школьной рутины. Так же как и Марик, он мог подолгу погружаться в размышления и приходил в себя только, когда учитель срывался на крик, требуя его к доске.

Подружившись ещё в пятом классе, они долгое время сидели за одной партой, между собой общались молча, перебрасываясь записками или рисунками, каждый был погружён в свои озёра созерцания. Им не приходило в голову, что инакомыслие тем и опасно, что отделить его от молчания почти невозможно. В один прекрасный день их просто рассадили без всяких на то объяснений, но потом, когда на классном собрании мама, по наущению Марика, задала робкое "почему", классная ответила безапелляционно: "У Лиса нет никакого влияния на Рыжова, а Рыжов на Лиса оказывает самое дурное влияние".

В классе был ещё один ученик, который крутился вокруг Женьки, пытаясь добиться его дружбы. Звали его Митя Рогатько по прозвищу Че-че. Он возглавлял тройку самых известных в школе лентяев и второгодников. Митя перерос своих однокашников на три года, хотя по внешнему виду это не бросалось в глаза. Низкорослый и косолапый, с веснушчатым носом и торчащими, как локаторы, ушами, он делал мелкие гадости исподтишка, а попавшись, отнекивался с такой истеричной горячностью, что на него, в конце концов, махнули рукой.

Прозвище Че-че Рогатько приобрёл в четвёртом классе. Однажды он появился в школе с большим чернильным пятном на бритой голове. Это фиолетовое пятно рассмешило весь класс, его вызвали к завучу и потребовали объяснений. Коротышка завуч, будучи одного роста с Рогатько, носил очки в квадратной оправе, имел острый нос и выдающийся вперёд подбородок, чем напоминал писателя Олешу.

Фамилия завуча была Гусев, и прозвище к нему прилипло соответствующее – Гусь. Увидев Рогатько с длинной соплёй, торчащей из носа, и чернильным пятном размером с яблоко на макушке, Гусь спросил, заикаясь: "Это что та-та-такое"? Митя вытер тыльной стороной ладони соплю, и так же, заикаясь, ответил завучу: "че-че-чернила".

Гусь психанул и потребовал вызвать в школу родителей. Выяснилось, что Мите на голову вылил чернила отец, чьё терпение лопнуло в попытках приручить неуча-сына. Отец был ветераном войны, страдал припадками падучей, и поэтому историю с чернильным пятном постарались не раздувать.

Однажды, уже в шестом классе, Че-че принес в школу фотографию военных лет, на которой был изображён его отец рядом с каким-то полковником. Че-че всех уверял, что на снимке рядом с сержантом Рогатько стоит полковник Брежнев и, если что не так, папка напишет однополчанину, и уж тогда директрису и завуча с позором отправят на БАМ, а то и подальше. Слухи о фотографии дошли до школьного начальства, и с тех пор уже второй год Че-че, несмотря на сплошные колы, переходил в следующий класс без проблем.

Оказавшись в восьмом "б", Митя Рогатько обнаглел окончательно, и когда ему классная руководительница посоветовала набраться ума и повзрослеть, он, скорчив рожу, огрызнулся: "А куда ещё взрослеть, и так уже не мальчик". На следующий день Женька Рыжов перед началом урока подошёл к доске, что добровольно он делал крайне редко, и нарисовал карикатуру. На ней был изображён Рогатько в большом тулупе до пят, он держал в руках рогатку на взводе, из которой целился в некую даму, чья тяжеловесная фигура очень напоминала их классную.

Под рисунком Женька написал: "Уже-не-мальчик". Карикатура так поразила Рогатько сходством, что он зауважал Женьку и стал набиваться к нему в друзья.

Прозвище Че-че тут же потеснилось, уступив своё место Уже-не-мальчику. А Женька для Рогатько стал вроде наставника. Похоже, что он его даже побаивался, по крайней мере, он заискивал и постоянно угощал Женьку леденцами, которые буквально оттопыривали его карманы. Леденцы никогда не заканчивались, потому что мать Мити работала в продовольственном магазине.

Рогатько стал всё чаще подсаживаться к Женьке, который любил сидеть в одиночестве, но иногда милостиво позволял Уже-не-мальчику посидеть рядом. Учитель в это время мог вести какие-то записи в журнале или на доске, а Рогатько, не умевший помолчать и двух минут, начинал ёрзать и травить очередную чушь. При этом на него нападал спазматический икающий хохот, а Женька лишь иронично улыбался.

Марик, который сидел на предпоследней парте, ревновал Женьку к Рогатько, но, не желая показать свои чувства, иной раз подсаживался к Женьке с другого боку и с плохо скрытым презрением смотрел на гомерические корчи Че-че.

Рогатько со своей стороны пытался отвадить Марика от Женьки и внести разлад в их дружбу. Вначале исподтишка, затем всё более открыто он бросал ехидные ремарки и передразнивал Марика. Однажды, угощая Женьку леденцами, он и Марику протянул конфетку. Это оказалась пустышка, в которой был клочок грязной ваты. "Вот, Магик, это тебе игрушка, на ёлку повесишь". Марик хотел сказать что-нибудь презрительное, чтобы отшить Рогатько, но слова застряли в горле. "Ой, нашего Магочку, как индюка, раздуло", – хихикал и кривлялся пересмешник. Тогда Женька, буравя его глазами, приказал: