Год в Касабланке

— Поживите с мое здесь, в Марокко, и они проникнут в вашу кровь. Возможно, это вам покажется странным, но здесь решают именно они.

— Решают что?

— Джинны сами решают, позволить ли вам верить в них, — пояснила она.

Май возвратил нам жару, украденную октябрем. Дни пошли жаркие и знойные, полные жужжания пчел в цветах гибискуса и лая бродячих собак, дерущихся в бидонвиле.Рашана и дети выглядели куда счастливее, чем я мог надеяться. В отличие от меня они, казалось, забыли о тех днях, когда в доме происходило изгнание джиннов. Сторожа также выглядели вполне довольными. Они были заняты повседневными заботами: убирали территорию, сторожили дом и вылавливали из бассейна утонувших бабочек. Месяц пролетел быстро, но никто даже не обмолвился о джиннах.

Основная работа приближалась к концу. Полы были закончены, как и таделактна стенах и великолепный мозаичный фонтан. Деревянные конструкции были зачищены и покрашены, стекла в окнах заменили, а также были выполнены все работы, о которых даже трудно было даже догадаться: зашпатлевана крыша, установлены новые бойлеры, сделана лепнина, водружены чугунные поручни и решетки. Двенадцать человек поставили на место массивную индийскую дверь. Раджастанские качели привесили перед нею на веранде, а внизу установили решетку, увитую страстоцветом.

Наконец-то мы смогли сосредоточиться на завершающих деталях. Нет на свете страны более подходящей для покупки украшений жилища, нежели Марокко. Каждый уголок королевства обладает своим уникальным стилем, созданным совершенствовавшимся веками мастерством. В медине города Феса мы приобрели бронзовые подсвечники, лампы с абажурами и целые километры ярко раскрашенной материи сабра,сотканной из волокна, получаемого из кактуса агаз.В Эс-Сувейре мы нашли журнальный столик отделанный ароматной туей и инкрустированный перламутром. А у купца из Высокого Атласа приобрели дюжину берберских национальных ковров, великолепно сочетающих в себе цвет и рисунок.

Но только в Марракеше мы отдались искушению в полной мере. Местная медина — это империя искусства и ремесленного мастерства. Долгими пыльными днями в ее узких улочках бьется неистовый пульс жизни: запряженные ослами тележки, полные керамических горшков; целая армия продавцов бронзовых светильников и серебряных ламп; мальчишки, зазывно предлагающие грубые деревянные игрушки; просящие милостыню слепые; обгоревшие на солнце туристы с фотоаппаратами в руках; карманные воришки и переодетые полицейские; велосипеды и мотороллеры; предсказатели судьбы и заклинатели змей; сумасшедшие и проститутки. Мы продвигались в этой толчее, не понимая, как нам удастся выбраться оттуда.

Каждый клочок пространства здесь заполнен каким-нибудь товаром: подносы со свежей нугой, блестящие на полуденном солнце, уйма фисташек и кураги, жареного миндаля, неочищенного ореха пекана. Здесь вы найдете и шафран, горы его, и пряный лимон, и инжир с кусками говядины, срезанной с кости.

В тот самый момент, когда мы полностью лишились сил и готовы были умереть от удушья, владелец одной из лавок поманил нас пальцем, приглашая зайти. Внутри было прохладно и тихо. На полках была разложена привлекательная смесь всякой всячины. Хозяин закрыл дверь, задвинул засов и предложил нам мятного чаю.

— Добро пожаловать в мой оазис.

Я в шутку спросил, уж не взял ли он нас в заложники. Владелец лавки, похожий на живой скелет, передал мне стакан чая.

— Я не вас запер, я заперся от них.

Мы выпили чаю и осмотрели сокровища, расставленные по полкам. Там были терракотовые горшки с зигзагообразными орнаментами, верблюжьи попоны из Сахары и коврики, сплетенные из волокон травы альфа. Были здесь и коврики-килимы с контрастными красными, желтыми и зелеными пятнами, серебряные броши, подвески с каллиграфическими надписями, древние берберские брачные контракты, написанные на деревянных цилиндрах. На задней стене висел фонтан в форме газели, а рядом с ним были сложны гадальные бронзовые чаши с выгравированными тайными надписями.

Мой взгляд привлекла замечательная кедровая дверь, подпиравшая витрину. Он была украшена звездой Давида и надписями на иврите.

Владелец лавки заметил мой интерес к ней.

— Вы удивлены, не так ли? Удивлены тем, что видите здесь еврейскую дверь?

Я подтвердил, что так оно и есть.

Торговец распрямил спину.

— Возможно, между арабами и евреями не все так просто, но без евреев Марокко было бы гораздо беднее.

Я сказал ему, что слышал, якобы у короля есть не один советник-еврей, а также что я читал об истории евреев в этой стране.

— Мои предки евреи, — сказал тощий торговец. — Мы прибыли сюда из Андалусии семь веков назад и гордимся нашими традициями. Поколения за поколениями мы хранили нашу иудейскую веру, мирно уживаясь с арабами-мусульманами. Но двести лет назад султан Марокко наложил на еврейские семейства непосильные налоги. Другого выхода не было — пришлось принять ислам.

Прежде чем покинуть гостеприимное убежище магазина, мы купили там гадальную чашу, килими маленькую серебряную шкатулку. Хозяин отодвинул засов, пожелал нам всего доброго и вручил мне свою визитную карточку. Я прочел его имя — Абдул-Рафик Коган.

В Касабланке меня ждала черно-белая открытка с верблюдами и женщинами Сахары во дворе примитивного караван-сарая. Открытка была от Памелы, той самой начитанной американки, которая жила на вилле моего деда на улице де-ля-Пляж в Танжере. Она писала:

Я путешествую по югу Марокко. Еда была великолепной везде, кроме Сиди Ифни. Нам подали очень подозрительный бифштекс. Бог знает, что это было за мясо. Оно оказалось несъедобно. От него отказалась даже моя кошка-компаньонка.

В конце мая я на три дня слетал в Лондон на премьеру своего фильма. Это была одна из тех скучных поездок, которые обычно заполнены вынужденными разговорами и одиночеством. Я постоянно скучал по детям, Рашане и Дому Калифа. Я повстречался со своим старым школьным приятелем, который все еще находился в плену традиций: словно зомби ежедневно ездил на работу и обратно домой и общался с псевдодрузьями. Мы посмеялись над английской жизнью, над ужасной сборной мебелью и над перегруженностью информацией. Мне показалось, что на него произвел впечатление мой переезд в Касабланку. Мы всегда тайно мечтали вместе вырваться на свободу, но его что-то удерживало. Когда я уходил, то пошутил, что мой приятель будет до конца дней своих привязан к бутербродам с курицей карри и унылой британской погоде.

— Это все, что доступно моему пониманию, — сказал он.

Ровно через час после моего возвращения в Дар Калифа раздался стук в ворота. Я сказал Рашане, что это, должно быть, Хичам пришел справиться, нет ли новых марок. Но это оказался не он, а его жена, Кадия. Белки ее глаз стали свекольного цвета. Похоже, что она много плакала. Я пригласил женщину войти, но она отказалась.

— Мой муж умер два дня назад. Его сердце перестало биться.

Я выразил ей свои глубочайшие соболезнования.