Год великого перелома

«Гирин. Петр Николаевич, из группы курьеров. Урожденец Ольховской волости Вологодской губернии. Исчез тогда-то и тогда-то с личным оружием номер такой-то… Уж не он ли Богу-то молится?» — подумал Райберг.

В донесениях Гириневского за последние дни не было ничего особенного:

«… в литейке паровозо-ремонтного читали газету, как умер в Москве последний коммунар Парижа Антуан Гэ. Один рабочий сказал, што и тут Гэ и там Гэ, што куда ни ступи, везде Гэ. Все захохотали».

Семен Руфимович подчеркнул слово «один» и поставил около знак вопроса.

«… в очереди за селедкой рассказано два анекдота: хто Сталину сапоги чистит. Молотов или Каганович?»

«… сказали, што из Архангельска прилетел чижик и поет не по здешнему. А Чижик ведь это фамилия представителя из Крайкома».

«… про Бергавинова сказано, што он говорил, што Америка скоро объявит войну Англии».

Райберг вышел в коридор и окликнул дежурного. Попросил, чтобы к нему сразу послали Гириневского, как только тот появится в управлении.

* * *

Обычно Петька докладывал начальству стоя, а тут Райберг усадил его на стул и предложил папиросу. Петька Гирин по прозвищу Штырь (он же Штырев, Гириневский и Гиринштейн) сразу сообразил, что это не доклад, а допрос. И сердце его тревожно сжалось. После обычного, ничего не стоящего разговора Семен Руфимович спросил, знает ли он Лузина. Петька сказал, что знает, поскольку Лузин связан со строительством поселков для южных раскулаченных.

— А Шустов? Слышали вы где-нибудь эту фамилию?

— Нет, Шустова я, Семен Руфимович, не слыхал, — спокойно произнес Петька, и все нутро его заныло, словно он натощак выпил стакан водки.

Райберг глядел в упор.

— Хорошо, Петр Николаевич, хорошо. В отпуске давно не были? Вы ведь, кажется, родом из Ольховской волости? Кадниковский уезд.

У Петьки сдавило сердце.

— В отпуск мне, Семен Руфимович, ехать некуда, никого нет. Я и был сирота. А родом я из бывшей Северо-Двинской губернии… Не знаю, про какую волость вы говорите.

И Петька назвал деревню и волость, которые были отмечены в его нынешних документах.

— Разрешите идти? — Гириневский стоял навытяжку.

Райберг неожиданно переменился в лице. Его злила стройная фигура, солдатская выправка и пронзительная небесная синева в глазах этого парня. Семен Руфимович тоже встал и вышел из-за массивного своего стола.

— Ты, Гириневский, расскажи, как ты Богу молишься! Как крестишься! Может, и на исповеди был в Лазаревской? Святых тайн у отца Василия не причащался?

— Никак нет, товарищ Райберг, не причащался. Креститься приходилось по долгу службы…

— Чай с поповнами пил тоже по долгу службы? — спросил Райберг и опять переменился в лице.

— Семен Руфимович, чай пил не по долгу. Желательно поджениться… Познакомились на танцах в литовском клубе.

Райбергу стало скучно.

— Идите, — сказал он.

Петька по-военному, через левое плечо повернулся. Вышел из кабинета. Гирин только сейчас стал белый как холст. Испарина выступила на лбу.

В тот же день, не простившись с Авдошкой, он уезжал из Вологды. Для прохождения дальнейшей службы ему было предписано срочно явиться в отдельный пятнадцатый дивизион ОГПУ, который размещался в Архангельске в здании бывшего Краевого финансового управления. Напрасно, вся в тревоге и радости, два дня ждала своего сужего украинская дивчина!

Гирин исчез. Уезжая, он оставил себе надежду на новую встречу. Хотя жениться, имея так много фамилий, было почти невозможно…

IX

Степан Лузин ехал в Архангельск искать партийную правду. Так долог путь до Белого моря! Поезд то осторожно крадется по лесам и болотам, то безучастно стоит на безвестных разъездах. Зато можно было спокойно читать газеты, которыми снабдила запасливая жена.

«Порываю всякую связь с родителями Иваном Евграфовичем и Алевтиной Павловной Кузнеченковыми, проживающими…» — Лузин не дочитал. «Баланс треста «Волкирпич», реклама лекарства: «Вытяжка из половых желез «Спермоль»…» Лузин хмыкнул. В другом номере «Красного Севера» он прочитал еще одно объявление: «Анонс! Заслуженные шуты Грузни братья Таити». Сходить бы вместе с детьми на этих шутов. При воспоминании о семье Степан Иванович впервые ощутил ясно выраженное тревожное чувство. Что ждет жену и троих детей-малолеток, если… Дальше он просто останавливал свои мысли. «Ничего. Не может этого быть, не может… В Архангельске он обязательно отыщет партийную правду, его восстановят, его знают многие товарищи в Северолесе. Они подтвердят его ничем не запятнанное прошлое. В худшем случае придется писать Шумилову, а то и непосредственно Сольцу».

Чем дальше на север, тем светлей и короче летняя ночь. Сумерки не спешат укладывать пассажиров на жесткие вагонные полки. Лузин развернул «Красный Север» с заключительными материалами съезда. Он искал в списках центральных выборных органов фамилию старого друга. Ни в контрольной комиссии, ни в ревизионной Шумилова не оказалось. Лузин рассеянно, с недоумением прочитал заключительное слово Калинина. Тянуло, однако, к спискам. Шацкий, Швейцер, Шкирятов, Шотман, Штраух… Увы, среди нового состава центральной контрольной комиссии Шумилова действительно не было! Может, его ввели в число кандидатов ЦК? Но тут на букву «Ш» вообще никого. Один Шмидт, видимо, тот самый Шмидт, который организовал прошлым летом полярную экспедицию.

Лузин отодвинул газету. Проезжали разъезд, куда зимой и весной возили бревна подшефные Лузину мужики.

Поезд остановился. Степан Иванович не без тщеславия разглядывал два новых барака, срубленных для ростовских и киевских переселенцев. Лесорубов, вероятно, переселили уже из зимних «вигвамов» Сухой курьи. Сколько нервов потрачено из-за финансирования строительства! Железная дорога была обязана расселить высланных за счет своих средств. Не потратила ни рубля. Бюро Окружкома отозвало Степана Ивановича из леспромовской системы и перебросило на кооперацию. До Лузина и до сих пор не дошло, почему так случилось. Житье в лесу нельзя было сравнивать с городским, и тот перевод был благом для всей семьи. Но ему не приходило в голову, чем закончится подобное понижение. Не мог он догадаться, что человеческое, то есть здравомыслящее, отношение к высланным в планы Кагановича, Яковлева и их местных последователей отнюдь не входило, что по логике Центра ростовских куркулей надо наоборот морить голодом и морозить, как тараканов, а не выписывать им новые рукавицы.

Нет, Лузин до сих пор не мог додуматься до истинных причин его перевода и последующей чистки из кооперации. Шустов, бывший бухгалтер Ольховской маслоартели, принятый на работу десятником, арестован и находится сейчас неизвестно где. Но и это из рук вон серьезное обстоятельство Лузин все еще не связывал со своей личной судьбой. Промфинплан участком был выполнен. Лес зимой все-таки вывезли. За что же его ничем не запятнанного члена ВКП(б) понижать в должности, преследовать? Во время аппаратной чистки в конторском коридоре, на самом виду, висел фанерный ящик для компрометирующих записок. Служащие прозвали этот ящик «кляузником». Можно было писать все, что кому вздумается, и опускать. Анонимные записки разбирались потом на комиссии. Лузину вменили в вину то, что он будто бы потворствовал на лесозаготовках местным кулакам, разрешая поездку на религиозный праздник, выдавал продовольствие и дефицитную обувь украинским раскулаченным и т. д.

Его «вычистили» из системы кооперации. Угроза исключения из партии стала реальной, несмотря на то, что Лузин числился в резерве Окружкома. Он написал письмо Волкову и поехал в Архангельск. Он верил, что в Крайкоме во всем разберутся, что помощь Ивана Михайловича Шумилова потребуется лишь в крайнем случае…

Лузин почему-то так и не смог догадаться, что Шумилова тоже обвинили в правом уклоне.

Будучи в полной уверенности, что все нормализуется, он сошел с поезда. Без приключений перебрался на правый берег Двины. Из поклажи почти ничего нет, один небольшой баул. Ночевать можно у знакомых либо в гостинице. Погода в Архангельске стояла отличная. Безмолвная и светлая северная ночь незаметно сменилась теплым, едва ли не жарким солнечным утром. В придачу ко всему сразу начал встречать знакомых. На площади около Троицкого собора, которого уже не было, Лузин замедлил ход. Собор снесли, и на его фундаменте строился драмтеатр. Лузин слыхал об этом событии. Готовилось и строительство нового Дома связи, но пока Степану Ивановичу было не до новостроек. Он торопился «в крайком прямиком», бодрил себя этой неожиданной рифмой и машинально читал афишки. В кинотеатре «Арс» «Заговор мертвых». Кинотеатр «Эдиссон» приглашал на немецкую фильму «Виновен». Дети не допускаются. «А зачем такое кино, если дети не допускаются?» — мелькнула мысль. Заботы дня тотчас стерли ее, как стираются на уроках грифельные уже не нужные записи.