Год выкупа

— Храни нас святой Яго, — бормочет Кастелар.

Я чувствую его движения. Ну, девочка, держись!

Мы внутри. Висим в считаных дюймах над полом. Испанец сажает машину. Пронесло…

За окнами тускло светят уличные огни. Спешиваемся. Ноги у меня как из ваты. Впрочем, попытка идти пресечена в самом начале — Кастелар точно клещами сжимает мою руку.

— Стоять! — командует он.

— Да я просто свет зажечь хотела.

— Сударыня, я не возражаю, но прошу, чтобы вы это сделали в моем присутствии.

Испанец тенью следует за мной. Когда я щелкаю выключателем, похититель ахает от неожиданности. И так сжимает мою руку, что наверняка останутся синяки.

— Вот это да! — Отпустив меня, он озирается.

На Санта-Крусе, конечно, есть электрическое освещение, но Пуэрто-Айора — бедная деревушка, и я не думаю, что он заглядывал в жилища персонала станции. Попробую-ка я посмотреть на обстановку его глазами. Да, это непросто. Я-то воспринимаю все как само собой разумеющееся, а каким оно предстает гостю из другой эпохи? Много ли из увиденного он понимает?

«Мотоцикл» занимает большую часть циновки, загораживая стол, диван, тумбу с телевизором и шкаф с книгами. Два стула он опрокинул. Дальше противоположная от входа стена, отворена дверь в коридорчик. Ванная комната и кладовка слева, а справа встроенный шкаф для верхней одежды и спальня. В самом конце — кухня, ее дверь затворена. По нынешним меркам — конура собачья. Но бьюсь об заклад, в шестнадцатом веке такое жилище мог себе позволить не всякий преуспевающий купец.

Кастелар дивится обилию книг.

— Зачем вам столько?! — восклицает он. — Вы же не духовное лицо.

Вообще-то, книг у меня не больше сотни, и часть из них учебники. И потом, разве Гутенберг не жил до Колумба?

— А переплеты убогие! — Кажется, при виде негодных обложек он снова обретает уверенность в себе.

Надо полагать, в его время книги были редкостью и стоили очень дорого. Ну и мягких обложек, конечно, тогдашний мир не знал.

Заметив пару журналов, дон Луис недовольно качает головой — они и впрямь кричаще-пестрые.

— Давайте показывайте ваши покои, — снова переходит похититель на грубый тон.

Я подчиняюсь. И стараюсь объяснять как можно понятней. Он уже видел (то есть увидит) в Пуэрто-Айоре водопроводные краны и унитазы со сливом.

— Как же вымыться хочется! — вздыхаю я.

Принять бы горячий душ да переодеться в чистое — тогда, дон Луис, мне и вашего рая не надо.

— Соблаговолите, ежели вам угодно. Но только в моем присутствии! Я должен видеть все, что вы делаете.

— Что? Даже… гм… даже это?

Смутить его, оказывается, можно. А вот переубедить…

— Уж не обессудьте, сударыня. Я, конечно, отвернусь, но буду видеть достаточно, чтобы вы не отважились на какой-нибудь трюк. Смелости вам не занимать, и наверняка тут имеются неизвестные мне устройства.

Ах, если бы! Какая жалость, что нет у меня привычки держать в комоде под нижним бельем пистолет сорок пятого калибра.

До чего же трудно убедить Кастелара, что стоячий пылесос — не пушка! Приходится тащить штуковину в гостиную и демонстрировать. Улыбка делает испанца почти похожим на нормального человека.

— По мне, так лучше простая уборщица, она не воет бешеным волком, — комментирует он.

Оставив пылесос в гостиной, мы спускаемся в коридор и проходим на кухню. Там испанец восхищается газовой плитой с автоподжигом.

Чем не предлог, чтобы сказать:

— Хочу сэндвич с пивом. Сэндвич — это еда. А вам? Теплую воду и полусырую черепашину, как вы привыкли?

— Вы предлагаете мне свое гостеприимство? — удивленно спрашивает он.

— Можно и так сказать.

Поразмыслив, он отказывается:

— Премного благодарю, но у меня все-таки есть совесть, и я не могу преломить с вами хлеб.

Как трогательно! И забавно.

— Не слишком ли это старомодно? И если мне не изменяет память, это в ваше время Борджиа прославились своими проделками? Или раньше? Давайте считать, что мы враги, садящиеся за стол переговоров.

Он наклоняет голову, снимает шлем и водружает на кухонную стойку.

— Сударыня, у вас доброе и благородное сердце.

Пища восстановит мои силы — и, возможно, сытость обезоружит конкистадора. И не только сытость. Я могу быть соблазнительной, когда захочу.

Надо вытянуть из него как можно больше сведений. И быть начеку.

Ах, как бы все это было увлекательно — если бы не было так страшно.

Он наблюдает за моими манипуляциями с кофеваркой. Интересуется содержимым холодильника, вздрагивает при хлопках, когда я откупориваю пиво. Делаю глоток и протягиваю ему банку.

— Видите, не отравлено. Присаживайтесь.

Он устраивается за столом. Я вожусь с хлебом, сыром и прочей снедью.

— Необычное питье, — говорит он.

Надо думать, средневековое пиво сильно отличалось от нашего.

— Вы бы предпочли вино? У меня есть.

— Нет, мне нужен ясный ум.

Увы, от калифорнийского пива не сомлеет даже кошка.

— Сеньорита Ванда, расскажите о себе.

— Если вы, сеньор Луис, поступите так же.

Расставляю на столе тарелки. Беседуем. До чего же интересная ему досталась судьба! Хотя, по его мнению, моя ничуть не уступает. Но я-то женщина. С точки зрения средневекового испанца, моя жизнь должна быть посвящена воспитанию потомства, домашнему хозяйству и молитвам. Исключением из этого правила может быть разве что королева Изабелла Первая.

Вот и хорошо. Надо, чтобы он меня недооценивал.

А чтобы этого добиться, нужны специальные приемы. Жаль, что я не обучена восторженно хлопать ресницами и провоцировать мужчин на хвастовство.

Значит, нужно учиться на ходу.

Чтобы свидания не превращались в борцовские матчи, надо их своевременно прекращать. Так я и поступаю, если парень считает женщин существами второго сорта.

Впрочем, Луис ведет себя не по-скотски, он вежлив и выполняет обещания. Неуступчив, но деликатен… Убийца, расист, фанатик — плоть от плоти своего мира. Человек слова, бесстрашный, готовый жизнь отдать за други своя. Его амбиции достойны Карла Великого. Нежный полузабытый образ оставленной в Испании матери — женщины бедной, но гордой. У него нет чувства юмора, но он пылкий романтик.