Год Змея

И тогда, сидя в одном из своих чертогов, в окружении золота, бронзы и лоз драгоценных камней, Сармат пытался разговорить брата.

— Ярхо?

Кажется, начинался десятый август после его пробуждения. Сармат уже освоился в мире: жёны научили его новому, изменившемуся языку, а драконьи глаза запомнили, как перекроились княжества за тысячу лет. Халлегат — в этом слове Сармат слышал тягучий мёд и грохот щитов. Город их предков: они родились в Халлегате, выросли, а годы не оставили ни камня от его стен. Ярхо помнил его, но и только. Он не чувствовал сожаления.

— Вчера я пролетал над ним. На месте Дубовых чертогов прорезались скалы. Река высохла, и там, где отец собирал дружины, разросся бурьян. Площадь утонула в земле, а башни рассыпались. Я пытался разглядеть усыпальницы, но не нашёл и следа.

Сармат возвращался к Халлегату не впервые, но в его голосе всегда слышалась боль. Ярхо стоял справа от княжеского трона, на котором полулежал брат, и молчал: ему не было дела и до живого города, не то что мёртвого. Он бы сам сровнял его с землёй, сам бы разрушил усыпальницы рода.

— Отец… Он говорил, что Халлегат вечен, — Сармат грустно усмехнулся. Он крутил тукерский кинжал: свет вспыхивал на кровавой россыпи рубинов. Искривлённое лезвие принимало золотой отблеск. Пальцы у Сармата были узкие, обожжённые, а на указательном сидел перстень — за десять лет у него появилось и кольцо в носу. Волосы пылали, косы держали дорогие зажимы. Сармат никак не мог надышаться своим богатством.

— Отец, отец… последний халлегатский князь.

Ярхо повернул шею. Сначала раздался хруст, а потом — скрежет слов:

— Последний — Хьялма.

Сармат даже перестал играть с кинжалом. Так и застыл на княжеском кресле, расслабленный, размякший. Затем подбросил нож, перехватил за украшенную рукоять и сел прямо: лезвие вспороло воздух. Медленно оглянулся на брата, сжал губы.

— Хьялма, говоришь, — покатал на языке. — Хьялма.

В его тёплом чертоге повеяло холодом.

— Об одном жалею. Не видел, как он подыхал.

И Ярхо не видел. Хьялма был единственным человеком, способным перехитрить Сармата — он заманил его в ловушку и заключил на тысячу лет вместе с братом-предателем, хотя сам едва дышал. Дракон натворил много дел. Он выжигал селения, уродовал людей — но Хьялма знал, что он бывал человеком. Четыре года князь пытался поймать Сармата, и за всё время прислал только одно письмо. Сармату — Ярхо для него перестал существовать.

«Я всё равно тебя убью».

Обычно Хьялма был скуп на угрозы.

«Чужими руками, через десятки лет…»

Письмо Сармату доставила его же молодая любовница, вдовствующая княгиня Мевра. Смелая, насмешливая и непокорная. Он прятался у неё, пока был человеком: Хьялма взял город в осаду, но не успел, и брат ускользнул. Улетел. Сармат был уверен, что Хьялма не тронет девушку. Ты ведь не такой, как я, верно? Не обидишь ни одну мою женщину. Ты добрый, честный и справедливый.

«…но убью».

Хьялма отправил её вместо гонца. Сармат срывал покрывало, под которым Мевра прятала лицо, а она плакала и просила этого не делать. В закутанных руках княгиня держала тяжёлый липовый ларец.

«Вот уши, в которые лились твои речи. Вот пальцы, которыми она пыталась ранить моих людей. Вот нос, который задирала передо мной».

И тогда Сармат понял, что обречён.

«Жди».

Разве тысяча лет — не достаточный срок? Сармат привык слушать людей и сначала опасался всерьёз. Много ходило сказок о том, что Хьялма не умер, а стал драконом: айхи называли его Тхигме, кочевники-ирменки — Ятобаром, ящером вьюги. Но годы шли, Сармат жёг и плавил, а Хьялма так и не появлялся. Тукеры правы: он был слаб, и он умер так давно, что о нём почти никто не помнит.

Но его имя до сих пор лишало Сармата покоя.

«Не будет тебе пощады».

Не будет — за Ингола. За Рагне. За воинов и крестьян, за молодую жену Хьялмы. За его сына-младенца, за кровавый кашель и гниль вместо лёгких, но…

Хьялма мёртв, Сармат-змей хранит свои сокровища, и предатель Ярхо чеканит шаг. Их история покрылась быльём, люди который век спят в земле, а имена давно переиначены на баллады.

Наконец Сармат поднялся с места — и рассмеялся, бросив нож в груду кубков, украшений и драгоценных камней. Лезвие звякнуло о блюдо, посыпались потревоженные монеты.

— Боги, Ярхо. Ты так редко говоришь, и снова не то.

Быстро вскинул ладони, опустив уголок рта.

— Я шучу.

Сармат знал, кому был обязан. И понимал, что не продержится без Ярхо. Брат ему не слуга — оружие, которое защищает и бьёт, но существует само по себе.

— Это, знаешь ли, хорошо, что он подох, — Сармат поддел один кубок острым носком сапога. — Пусть и князем, — имя выплюнул позже: — У Хьялмы был халлегатский престол, а подо мной окажутся сотни.

Мёртвый правитель и древнее кровавое божество — кто из нас выиграл, Хьялма? Кому приносят жертвы тукеры и ирменки? Кому княжьи люди отдают своих девиц? Славно, что ты умер: и Сармату есть, за что мстить. Обезображенная мать. Позор. Заточение.

— Разве это не правда? — Сармат, развернувшись на пятках, склонил голову и улыбнулся. Ярхо промолчал — но пройдёт ещё двадцать лет, и под их натиском падёт даже ослепительный Гурат-град.

Нет в мире силы, способной встать наперекор.

========== Зов крови IV ==========

Хиллсиэ Ино, вёльха-прядильщица, была стара. Её волосы поседели, зубы раскрошились, а губы истончились до плёнки. Триста зим жила Хиллсиэ Ино. Тридцать лет пряла судьбу Хозяину горы и всем, кто его окружал. В её комнате, вырубленной из камня, жужжало веретено, а жёлтое пламя свеч изгибалось под шелест колдовских слов. В сморщенных пальцах Хиллсиэ Ино клубились нити жизней — приходило время, и ведьма обрезала их ритуальным ножом. Прядильщица не дарила гибель. Лишь предрекала, но кто из людей мог противостоять пророчеству вёльхи? Хиллсиэ Ино жила долго, но ни разу не видела, чтобы кто-то оказался сильнее судьбы.

В минувшее полнолуние к ней снова пришёл Хозяин горы. Красивый, лукавый, улыбчивый, весь в жёлтом и алом — будто в крови и золоте. Нарядные одежды, стягивающие стройный стан, рыжие волосы в семи косах. Заходя в комнату вёльхи, Хозяин горы пригнулся — слишком низкой была дверь. Потом расправил плечи и шагнул к ведьме за прялкой. Улыбнувшись, опустился на колени и поцеловал дряблую руку.

— Здравствуй, бабушка.

Вёльха прикрыла чёрный глаз. Второй, жёлтый, будто затянуло поволокой. Хозяин горы был старше, чем все те, кто обучал Хиллсиэ Ино колдовству, но годы обходили его стороной, а вёльха расплывалась и покрывалась морщинами.

— Что ты мне скажешь?

Он приходил каждое полнолуние — за пророчествами. Хозяин горы ценил Хиллсиэ Ино. Целовал руки, дарил вещи: кичку с подвесками из бисера и лунные камни, которые ведьма вставляла в растянутые мочки ушей. В её комнату не смели заходить каменные слуги — ни марлы, ни сувары, ни воины Ярхо-предателя. Потому что нет ведьм могущественнее, чем вёльхи-прядильщицы. Они не гадали на костях, не собирали травы и не варили зелья. Даже не крали младенцев, чтобы найти себе преемника. Сестра ветров, богиня-плакальщица, сама выбирала, кому доверить нити — дар своей бабки Сирпы, богини злой зимы.