Годы огневые

— Решил передохнуть маленько, морозом грунт крепче схватит, и за ночь, пожалуй, проскребу всю болотину.

Лопухов сощурился:

— Всему советскому народу порешили рабочий день сократить. Только один наш Ваня не согласный. У него свое мнение.

— Так, Василий Егорович, — взволновался бульдозерист, — я ведь почему так… Днем грунт некрепкий, приходится лежневку класть, сколько кубометров леса зря в грязь утаптывать. А ночью землю смороженную задаром пройти можно. Значит, сколько тысяч рублей сберечь можно.

— Хороший ты паренек, Ваня, это я тебе официально говорю, — без улыбки произнес Лопухов.

Подошла изолировщица Зина Пеночкина. Поверх пальто цвета беж она была обвязана большой, как одеяло, шалыо.

Бульдозерист, глядя на девушку, сказал мечтательно:

— А на Кубани летом ты, Зиночка, как русалка, в купальнике работала. — Обернулся к Лопухову, сообщил радостно: — В Бухаре под землей целый океан газа обнаружили, будем оттуда нитку тянуть. — И, кивнув на Зиночку, добавил заботливо: — Там ей тепло будет, даже жарко.

— Нам, газовщикам, правительство на семь лет расписание составило, насквозь всю землю трубопроводами прошьем, везде побываем, — заметил Лопухов.

Зиночка дернула плечом и сказала вызывающе:

— Во–первых, бухарский газ мы будем тянуть на Урал, а там климат континентальный.

— Вот что значит полное среднее образование, — громко рассмеялся бульдозерист. — Все знает.

Девушка обидчиво и гордо вскинула голову.

— Считаю твой смех неуместным, — нервно засовывая выпавшие из–под платка каштановые пряди, заявила она вздрагивающим голосом. — И вообще, если ты снова не будешь заниматься в школе рабочей молодежи, тебе не быть членом бригады коммунистического труда. Я тебя, Иван, об этом решительно предупреждаю.

— Ух ты, какая строгая! — заступился за паренька Лопухов. — А то, что он всю ночь работать по своей воле на трассе будет, это тебе что — не коммунистический показатель?

Девушка сияющими глазами быстро взглянула на бульдозериста, но тут же потупилась и сказала служебным тоном:

— Это только один показатель, а мы должны взять на себя целый комплекс.

— Выходит, ты неполноценный? — Лопухов уставился на паренька. — Или отлыниваешь от чего? — И потребовал строго: — А ну, доложи пожилому человеку, из чего ты состоять должен.

Паренек, шаркая по земле ногой, проговорил сипло:

— Ну, значит, давать самую высокую производительность по своей части…

— Ну и как? — осведомился Лопухов. — Получается? — И, не дожидаясь ответа, заявил: — Я, ребята, не для хвастовства, а в порядке информации: всегда больше чем две нормы. С этой точки я для вас подхожу?

— Вы, Василий Егорович, — вежливо сказал паренек, — автоматами пренебрегаете, набили руку на ручной, а о дальнейшей своей перспективе ие думаете.

— Значит, не подхожу?

Паренек вопросительно посмотрел на Пеночкпну. Не получив от нее помощи, кашлянул, пробормотал сконфуженно:

— Значит, пока нет.

— Формалист ты!

— Я, Василий Егорович, просто очень высоко думаю о тех, кто в такой бригаде состоять будет, — тихо произнес паренек.

— А себя небось зачислишь?

— Вовсе нет, во мне пятно есть.

— Это какое же такое пятно?

Паренек махнул рукой, попросил Зину:

— Скажи. — Видя, что девушка колеблется, повторил повелительно: — Говорю, скажи. Я своих пятен не боюсь.

— Он бульдозером столб телефонный своротил, никому не сказал, сам его на место ставил, провода соединял. А из–за того, что он один со столбом возился, люди сколько время без связи были.

— Что ж ты так?

— Я испугался.

— Испугался? Бульдозерист, он, все равно что танкист, должен быть смелым.

— Я смерти не боюсь.

— А прораба, выходит, больше смерти испугался.

— Вы его, пожалуйста, больше не критикуйте, — попросила девушка, — мы его и так сильно критиковали. И он ужасно все сильно переживал.

Лопухов положил руку на плечо пареньку, сказал озабоченно, ласково:

— Это хорошо, что ты так расстроился. Нам люди–деревяшки вовсе не требуются. Нам люди очень душевные нужны. И с этого главная красота жизни будет. — Задумался, проговорил наставительно: — И правильно, ребята, что вы так высоко мерку под свою бригаду держать хотите. Только я так полагаю: выше темени ее задирать не к чему. Дерево кверху растет не оттого, что его кто–то для этого дергает. Подтягивать друг дружку можно, а вот дергать — это не обязательно.

— А я хочу, чтобы он во всем был хороший, — решительно заявила девушка, — и буду его дергать, как вы выражаетесь.

— А в кино ты с ним хоть раз ходила? — осведомился Лопухов.

— Ходила, — шепотом сказала девушка.

— Ну, тогда порядок. Тогда, значит, все правильно.

Бережно завернув просушенные электроды в кусок брезента, Лопухов встал, потоптался на месте, будто не решаясь сразу уйти от тепла костра.

— Вот товарищ Ленин мечтал еще задолго до революции о том, какое облегчение даст горючий газ людям. А теперь мы его мечту исполняем в полном масштабе. Такая, значит, картина получается.

Лопухов вздохнул и, переведя взгляд на девушку, продолжал строго:

— Ты его воспитывать — воспитывай, но зря пилить брось. Я-то вижу, с чего вы друг дружку задеваете. — Подмигнул и пошел к трактору, с которого Елкин уже успел снять гусеницы и расстелил их на земле, приготовив к сварным работам.

Ушли и другие рабочие.

У костра остались бульдозерист и девушка. Высокое пламя отгораживало их друг от друга. Бульдозерист последний раз протянул к огню опухшие, в ссадинах руки, потом туго натянул нарядную, из серого каракуля ушанку, произнес неуверенно:

— Ну, я пошел. — И, словно оправдываясь, объяснил: — А то мотор застынет.

— Мы сегодняшнее твое обязательство обсудим и учтем, — пообещала девушка.

— Ладно, учитывайте. — Ссутулясь, он пошел, хлюпая по черным лужам, натекшим от костра.

— Ваня! — жалобно крикнула девушка.

Бульдозерист остановился.

— Ваня, — сказала девушка, — ты постарайся.

Растерянная улыбка блуждала по ее лицу, до этого такому самоуверенному и даже надменному.

— Ты понимаешь, я, как комсорг, должна подходить к тебе строго принципиально.