ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ
Шрифт:
В договоре все изложено прямо и без околичностей.
«ГОЗНАК дает… заказ исполнить однотонным рисунком портрет тов. И.В. Сталина в таком же академическом характере, в каком… исполнен портрет тов. В.И. Ленина… Размер портрета должен быть не менее портрета В.И. Ленина, а именно 62Х58».
Не о сантиметрах речь, но о внутреннем масштабе. В реальности сходство найти трудно, но в высшем смысле они представляют собой чуть ли не двойников.
Альфред
Если собрать эти портреты, то впечатление будет фантастическим. Буквально глаза вылезут из орбит, как у булгаковского Короткова: вроде все разные, а приглядишься, то на одно лицо.
Чаще всего подписанию предшествовали разговоры. Эберлинг непременно поторгуется для солидности, но потом все же соглашается.
Вот счастье! Вот права! Обязанности тоже, но при полной гарантии получения названных сумм.
Берешь в руки бумаги, и душа радуется. Имел бы таланты композитора, непременно положил на музыку.
Отчего не положить? Написал же Прокофьев ораторию на слова Коммунистического манифеста.
А тут и по сути оратория, то есть гармония участников с разных сторон.
Бум! Бум! Это вступают медные. Начинают уверенно и с надрывом. Сразу берут самую высокую ноту.
«… За означенный портрет ГОЗНАК уплачивает художнику Эберлингу 2000 (две тысячи) рублей и, кроме того, возмещает ему расходы по поездкам из Ленинграда в Москву и обратно, связанными с исполнением заказа в размере 200 рублей за поездку туда и обратно, но всего не свыше, чем за три поездки».
Фьюить-фьюить… Это уже флейта. Душевно так поет о том, что «из всей суммы ГОЗНАК уплачивает художнику одну тысячу рублей…»
И опять - фьюить. То есть уже не тема, а вариация: «Поездки оплачиваются каждый раз по предъявлении… письменного требования».
Как изменилась жизнь Альфреда Рудольфовича! Прежде и копейки для него были не лишними, а сейчас прямо в договоре записано его право на крупные суммы. Еще ему позволено разговаривать в вызывающем тоне, а в случае необходимости и стучать кулаком.
Конечно, не в любом случае, но иногда позволишь что-нибудь этакое. Встанешь в позу на манер гоголевского героя: «… только уж у меня: ни, ни, ни!…» и потребуешь оплатить железнодорожный билет.
Был когда-то такой критик Валериан Яковлевич Светлов. Так вот гонорар Альфреду Рудольфовичу он отдавал с расшаркиваниями.
Буквально в каждом письме винился: понимаю, что сумма микроскопическая! готов исполнять любые услуги в счет того, что недоплатил!
Деликатный этот человек попросит прощения не только за то, что не заехал, но и за то, что заехал.
Даст понять, что предпочитает эстетическую точку зрения. И в деловой записке непременно прибавит: «Мне доставляет огромное удовольствие - чисто художественное - следить за возникновением портрета А.П.»
От новых хозяев жизни не приходится ждать изящества,
но Эберлинг сам поневоле стал предупредительней.Он и прежде не любил действовать нахрапом, а теперь особенно. Как начнет политесы, то выходит не хуже, чем у Светлова.
Захотелось что-то выторговать, так лучше растяни эту процедуру. Сначала сделай вид, что со всем согласен, а потом выдвигай свои требования.
Тут уже без расшаркиваний. Какую-то сущую мелочь, и то не забудешь приплюсовать.
Будешь бережлив, как слуга Хлестакова. Веревочка? Заодно и веревочку! Подрамник? Пусть будет и подрамник!
Прямо выскажешь просьбу о повышении гонорара «ввиду трудной работы (из-за отсутствия фотографического материала и … из-за повышения стоимости вообще)».
Это что за «стоимость вообще»? Вряд ли речь о цене компромисса, а скорее, о дороговизне красок и холста.
В двадцатые годы в ходу было слово «специалист». Так именовались люди, от которых новая власть еще не решилась избавиться и предполагала использовать в своих целях.
Эберлинг мог часами говорить о композиции, плотности мазка, особых качествах акварели. Вообще считал себя обязанным не только приумножать, но и делиться с другими.
С какой легкостью от современности он переходил к прошлому! Еще минуту назад был в кругу текущих тем и событий, но сразу приступал к погружению.
Один век минует, затем другой. Выберет в качестве примера Капеллу дель Арена в Падуе и начнет рассказывать.
Так и движется по часовой стрелке, обозревая сюжеты и цветовые сочетания джоттовских фресок.
Около каких-то особенно любимых помедлит. В том смысле, что уделит внимание не только центральным героям, но и второстепенным.
Впрочем, какой же ослик из «Бегства в Египет» второстепенный персонаж? Раз ему поручена такая поклажа, то, возможно, и главный.
Знаете это удивительное создание? У человека жест руки, а у ослика жест ноги. Иератический такой жест, одновременно уверенный и торжественный.
Еще Эберлинг призывал учеников искать связи с великими тенями. Утверждал, что у всякого яблока или графина есть биография. Прежде чем оказаться рядом с нами, они побывали на холстах великих живописцев.
И вообще все на свете уже кем-то изображено. Буквально шага не сделаешь без того, чтобы не отметить: это Вермеер! это Коровин! это Грабарь!
И действительно, свет в окно льется по-вермееровски, темнота в углу что-то позаимствовала у Рембрандта, снег тает в точности, как у Саврасова.
Поэтому от учеников он требовал: старайтесь понимать живопись! это так же важно, как различать состояния жизни!
Четырнадцатилетней школьнице, недавно поступившей в студию, это кажется странным, а все остальные понимающе кивают.
Почему, едва взглянув на ее акварель, он стал рассказывать об этой Капелле? Еще и ослика приплел. Упомянул о том, что люди на фреске смотрят тревожно, а ослик спокойно и мудро.