Голиаф

— Наобум, — словно подтвердил Бовриль, хихикнув.

Алек нагнулся погладить мех сидящей на полу тварюшки.

— Я тоже так поначалу считал. Хотя доктор Барлоу полагает, что этот зверок очень даже, — тут он ввернул мудреное словцо, — прозорливо-проницательный. И временами действительно выдает толковые предложения.

— Ну да, — буркнул Фольгер. — Даже остановившиеся часы дважды в сутки показывают правильное время. Хотя ясно как день, что эти существа были всего лишь поводом для догляда по Стамбулу и его окрестностям. Настоящей же целью дарвинистов было не иначе как запустить в пролив своего «Бегемота».

Алек поднял тварюшку себе на плечо. Помнится, в Стамбуле он и сам так думал. Но теперь помнилось и то, как нынче под утро в грузовом трюме Бовриль позаимствовал у ученой леди медальон, с тем чтобы показать принцип работы загадочного устройства. А это, извините, уже не наобум.

Впрочем, говорить это вслух Алек не стал. К чему озадачивать вильдграфа еще сильнее.

— Устройство «Голиафа» я, вероятно, не вполне понимаю, — сказал он вместо этого. — Но еще менее я понимаю, зачем дарвинисты плодят этих своих фабрикатов.

— А вот это и впрямь прозорливо сказано, — одобрил Фольгер. — Вот на этом и стойте. Вы наследник австрийского трона, а не какой-нибудь там смотритель зоосада. Я еще поговорю обо всем этом с Клоппом. А пока, думаю, вам имеет смысл внять совету Дилана и поспать до вечера.

Алек вопросительно выгнул бровь:

— Ага. Значит, вы все-таки не возражаете против моего шастанья с простолюдином?

— Если то, о чем говорит Тесла, правда, то вашей империи грозит огромная опасность. А потому ваш долг разузнать все, что только возможно. — Граф Фольгер поднял на своего воспитанника глаза, полные истовости и одновременно почтительного смирения. — И, кроме того, ваше ясновельможное высочество, иногда шастанье в темноте может оказаться донельзя просвещающим.

Направляясь обратно в каюту, Алек вновь ощутил последствия прошлой бессонной ночи. Верный лори крепко сидел у него на плече, а в голове бессвязно кружили мысли: картина палого леса под кораблем; опасение, что ученый безумец может погубить Австро-Венгерскую империю; жутковатая возможность того, что для ее спасения ему, Алеку, придется, как какому-нибудь головорезу, взяться за нож. Уже упав на койку, он ощутил под собой газету Фольгера и, вынув ее, машинально взялся читать статью о своем друге.

Фольгер сегодня был такой странный, постоянно шарахался от одной темы к другой — от оружия Теслы к Дилану. О чем-то они меж собой повздорили, хотя о чем именно?

Алек разглядывал фотографию Дилана, висящего на хоботе «Неустрашимого». Вильдграф, разумеется, этот репортаж тоже читал. Все газеты, что приносила ему доктор Барлоу, он прочитывал от корки до корки.

— Видимо, Фольгер, вы знаете что-то такое, чего вам знать не следует, разве не так? — сказал Алек негромко. — Потому-то вы с Диланом нынче и на ножах.

— На ножах, — повторил задумчиво Бовриль, прежде чем сползти с плеча Алека на кровать.

Алек поглядел на зверка, снова вспоминая то, что происходило в грузовом отсеке. Тварюшка всю ночь просидела на плече у Клоппа, исправно слушая, пробуя на вкус такие слова, как «магнетизм», «электрика» и прочее. А затем вот так запросто стянула с доктора Барлоу ожерелье и продемонстрировала принцип работы того странного устройства.

Вот как работает проницательность этого создания. Вначале оно слушает, вникает, а затем р-раз и выдает все в стройной системной совокупности. Надо же, как занятно.

Алек перелистнул газету обратно на первую страницу и начал читать вслух. Время от времени Бовриль рядом подавал голосок, радостно повторяя новые для него слова, что-то усваивая.

— …отвага определенно течет в его жилах, ведь он и сам племянник бестрепетного воздухоплавателя, некоего Артемиса Шарпа, всего несколько лет назад погибшего при трагическом пожаре аэростата. Шарп-старший был посмертно представлен к награде, Кресту воздушной доблести, за спасение своей дочери Дэрин от беспощадного пламени разрушительного пожара…

Алек сел. Сон как рукой сняло. Что? Дочери, Дэрин?

— Тоже мне, репортеры, — сказал он со вздохом.

Удивительно, как эти писаки перевирают элементарные, казалось бы, факты. Скажем, он сам несколько раз объяснял Малоне, что Фердинанд — это второе, или среднее, имя его, Алека, отца. Так нет же, надо было в нескольких местах непременно указать на него как на «Александра Фердинанда», как будто это была его фамилия!

— Своей дочери Дэрин, — повторил Бовриль.

Однако что это за безалаберность, менять юношу на девушку? И откуда взялось это нетипичное, в общем-то, имя, Дэрин? Быть может, Малоне специально указал из родни Дилана кого-то не того, чтобы скрыть факт поступления в воздушный флот сразу двух братьев? Но Дилан сам сказал, что это все неправда, ведь так?

Получается, эта самая Дэрин имеет некое отношение к тому истинному семейному секрету, который так упорно не желает разглашать Дилан.

У Алека отчего-то закружилась голова; подумалось, а не отбросить ли эту газету к чертям и заснуть, обо всем забыв из уважения к желаниям Дилана. Да, надо бы заснуть. Но вместо этого он прочел еще абзац:

«По следам этого трагического происшествия лондонский „Дейли телеграф“ писал: „И когда пламя с ревом объяло купол аэростата, отец сбросил свою дочь в крохотной гондоле и, спасая ей жизнь, таким образом предрешил свою участь. Как славно и достойно, что в рядах наших братьев по ту сторону Атлантики есть такие храбрецы, как Шарп, беззаветно служащие в воздушном флоте во время этой ужасной войны…“»

— Предрешил свою участь, — печально повторил Бовриль.

Алек кивнул. Значит, ошибку два года назад допустила британская газета, а Малоне ее просто скопировал. Вон оно что. Тогда все понятно. Но как «Дейли телеграф» мог сделать такую нелепую ошибку?

Тут Алек похолодел. А что, если на самом деле это была Дэрин, а Дилан обо всем просто наврал? Наблюдал за происшествием со стороны, а затем поставил себя на место сестры? От такой непростительной по нелепости мысли Алек прикусил губу. Кому взбредет в голову приукрашивать рассказ о смерти собственного отца? Нет, это просто ошибка.

Но тогда почему Дилан солгал воздушной службе о том, кем был его отец?

Странное, подобное глухой панике ощущение. Видимо, сказывается утомление, а еще эта вздорная, странная ошибка болтуна-репортера. Но как тогда можно верить вообще всему, что читаешь, когда газеты способны так извращать реальность? Ощущение подчас такое, будто весь мир зиждется на лжи.

Он лег, заставив себя закрыть глаза и умеряя гулко стучащее сердце. Какая, в сущности, разница, как произошла та трагедия несколько лет назад? Кому теперь до этого дело? Дилан видел гибель своего отца, и сердце его из-за этого по-прежнему не на месте, это можно сказать с уверенностью. Может, парень сам точно не знает, что именно произошло в тот ужасный день.