Голливудские триллеры. Детективная трилогия

– В любой другой день это было бы классно! – орал Грок, стараясь перекричать шум мотора. – Мне бы это здорово понравилось! Хаос – моя стихия. На фондовых биржах крах? Где-то перевернулся паром? Отлично! В сорок шестом я вернулся в Дрезден только затем, чтобы посмотреть на разрушенные здания и людей, чьи души искалечила война.

– Не может быть!

– А ты разве не хотел бы на это взглянуть? Или на полыхающий Лондон в сороковом году. Каждый раз, когда люди ведут себя по-скотски, я счастлив!

– А что, хорошие вещи не делают вас счастливым? Артистические натуры, творческие люди, мужчины и женщины?

– Нет-нет. – Грок еще сильнее нажал на газ. – Это приводит меня в уныние. Баюкающее сюсюканье среди всеобщей тупости. Просто есть несколько наивных дурачков, портящих весь вид своими срезанными розами, и на фоне этих натюрмортов лишь еще больше становятся заметны обитатели трущоб, ничтожные червяки и ублюдочные гады, благодаря которым крутятся невидимые шестеренки и мир летит в пропасть. Я давно решил: раз уж континенты – всего лишь слежавшаяся грязь, куплю себе немереных размеров сапоги и вываляюсь в этой грязи всласть, как ребенок. Но это же смешно: нас заперли на этой дурацкой фабрике. Я хочу посмеяться над этой махиной, а не быть ею раздавленным. Держись!

Мы сделали вираж и помчались мимо Голгофы.

Я едва не вскрикнул.

Ибо Голгофы не было.

На той стороне из мусоросжигателя поднимались огромные клубы черного дыма.

– Наверное, это горят три креста, – сказал я.

– Хорошо! – одобрительно хмыкнул Грок. – Интересно, Иисус будет сегодня спать в ночлежке?

Я повернул голову и посмотрел на него.

– Вы хорошо знаете Иисуса?

– Этого портвейнового Мессию? Я сам его создал! Другим ведь я делал брови, грудь, почему бы не сделать руки для Христа?! Я срезал лишнюю плоть, чтобы пальцы казались тоньше: руки Спасителя. Почему бы нет? Разве религия не шутка? Люди думают, что они спасутся. Мы знаем, что это не так. А все эти отметины от тернового венца, стигматы!

Грок закрыл глаза и едва не врезался в телефонный столб, после чего резко повернул и остановился.

– Я догадывался, что это ваша работа, – сказал я наконец.

– «Если играешь Христа, будь Им! – сказал я Христу. – Я сделаю тебе такие раны от гвоздей, что хоть показывай на выставках искусства Ренессанса! Я пришью тебе стигматы Мазаччо, да Винчи, Микеланджело! С мраморной плоти микеланджеловской Pieta!» [253] И как ты уже видел, в некоторые особые вечера…

253

Pieta – «Оплакивание Христа» (1499), скульптурная композиция в соборе Святого Петра в Ватикане, одна из наиболее известных работ Микеланджело Буонаротти (1475–1564).

– … стигматы кровоточат.

Я с шумом распахнул дверцу машины.

– Пожалуй, остаток пути я пройду пешком.

– Нет-нет, – извиняющимся тоном произнес Грок, издав пронзительный смешок. – Ты мне нужен. Какая ирония! Нужен, чтобы меня выпустили из ворот, после. Иди поговори с Ботуин, а потом мы умчимся отсюда как черти.

Я в нерешительности держал дверцу полуоткрытой. Казалось, Грок пребывает в какой-то развеселой тревоге, его ликование граничило с истерией, так что мне ничего не оставалось, как закрыть дверцу. Грок поехал дальше.

– Спрашивай, спрашивай, – сказал он.

– Ладно, – осторожно ответил я. – Что вы скажете про все эти лица, которые вы сделали красивыми?

Грок нажал на педаль газа.

– «Они останутся такими навечно», – сказал им я, и дурачки поверили. В любом случае я ухожу на покой, если только мне удастся выбраться за ворота. Я купил билет в кругосветный круиз на завтра. За тридцать лет мои шутки превратились в змеиные укусы. Мэнни Либер? Он может умереть в любой день. А где доктор? Ты не знаешь? Он куда-то пропал.

– Куда?

– Кто знает? – Но взгляд Грока скользнул в сторону стены, отделявшей киностудию от кладбища. – Отлучен от церкви?

Мы все еще ехали. Грок покачал головой.

– А вот Мэгги Ботуин мне нравится. Она хирург-виртуоз, как и я.

– Она не говорит таких слов, как вы.

– Если бы она когда-нибудь такое сказала, ей пришел бы конец. А ты? Что ж, избавление от иллюзий – долгий процесс. Тебе стукнет семьдесят, прежде чем ты поймешь, что шел по минному полю, крича отряду идиотов: «За мной!» Твои фильмы забудутся.

– Нет.

Грок бросил взгляд на мой решительный подбородок и упрямую нижнюю губу.

– Пусть так, – согласился он. – У тебя вид настоящего праведника-безумца. Нет, твои фильмы не забудутся.

Мы свернули за угол, и я спросил, кивнув головой на плотников, уборщиков и маляров:

– Кто приказал затеять все эти работы?

– Мэнни, разумеется.

– А кто приказал Мэнни? Кто на самом деле отдает здесь приказы? Тот, кто прячется за зеркалом? Приходит из стены?

Грок резко ударил по тормозам и неподвижно уставился вперед. Мне хорошо были видны следы швов вокруг его ушей, изящных и ясно очерченных.

– На этот вопрос нет ответа.

– Нет? – переспросил я. – Я гляжу вокруг – и что же я вижу? Студия, у которой в производстве восемь фильмов. Один из них – огромный проект, наше эпическое полотно об Иисусе, осталось всего два дня съемок. И вдруг, по какой-то прихоти, кто-то говорит: «Заприте двери». И начинается дурацкая покраска и уборка. Это безумие – закрывать студию с ежедневным бюджетом от девяноста до ста тысяч долларов. В чем же дело?

– Ну и в чем? – тихо спросил Грок.

– Ну, скажем, Док: по-моему, он просто медуза, ядовитая, но бесхребетная. Смотрю на Мэнни: с его задницей только на высоком стульчике сидеть. Вы? У вас под одной маской скрывается другая маска, а под той еще одна. Ни у кого из вас нет пороховой бочки или мощного электронасоса, чтобы разнести вдребезги всю студию. А она тем не менее летит в тартарары. Я представляю студию как большого белого кита. В него летят гарпуны. Значит, должен быть и безумный капитан.

– Тогда скажи мне, – сказал Грок, – кто здесь Ахав?

– Мертвец на кладбище. Он стоит на приставной лестнице, глядит поверх стены и отдает приказы. И вы все разбегаетесь.

Грок заморгал – медленно, словно игуана. Веки трижды опустились на его огромные темные глаза.

– Но не я, – сказал он, улыбаясь.

– Не вы? Почему не вы?

– Потому что, дурья ты башка! – Грок расплылся в улыбке, глядя на небо. – Подумай! Есть только два гения, способных смастерить такого мертвеца! Чтобы он стоял на лестнице под дождем, глядел поверх стены и у людей сердце останавливалось!

Тут Грока скрутил такой приступ смеха, что он чуть не помер.

– Кто мог слепить такое лицо?

– Рой Холдстром!

– Да! А еще?!

– Гример… – запнулся я, – гример Ленина?

Станислав Грок повернулся ко мне, сияя ослепительной улыбкой.

– Станислав Грок, – оцепенело произнес я. – Вы.

Он скромно склонил голову.

«Так это вы! – думал я. – Не чудовище, которое прячется в могилах и залезает на приставные лестницы, чтобы подвесить туда чучело Арбутнота и заморозить всю работу на студии! Нет, это Грок, человек, который смеется, маленький Конрад Вейдт с вечной улыбкой, пришитой к лицу!»