Голос крови

За считаные минуты до назначенного времени зазвонил ее телефон. Это был Роджер. Прямо как нарочно подгадал!

– Хотел узнать, как ты себя чувствуешь. Заскочить к тебе сегодня?

– У меня гости. Сейчас не могу с тобой говорить. Благодарю тебя за заботу, у меня все хорошо, давай поговорим в другой раз. Может быть, завтра, – ответила Фиона и просто положила трубку.

Только его сейчас и не хватало!

И тут раздался звонок в дверь. Пришла Патрисия Гарнер.

– Пожалуйста, не называй меня тетушкой! – сказала она с улыбкой.

Патрисия выглядела совсем не так. Фиона рассчитывала увидеть женщину, очень похожую на ее мать. Виктория была среднего роста, худощавая и темноволосая, со светлыми глазами на овальном лице. Патрисия была очень высокая и не стройная, а скорее сухопарая. Выдающиеся скулы придавали лицу своеобразную красоту. У нее были широко расставленные глаза, и Фиона тщетно высматривала в ее облике сходство с собой. Почти черные волосы Патрисии были коротко подстрижены, губы накрашены очень яркой красной помадой, в остальном – никакой косметики. Шарф, который она небрежно перекинула через плечо, повторял цвет помады. На ней были широкие брюки свободного покроя и простой свитер, то и другое выдержано в приглушенных землистых тонах. Никаких украшений, даже наручных часов.

Сначала разговор не клеился. Они осторожно присматривались друг к дружке, затрагивая общие темы. Это были ничего не значащие фразы типа «Ну а ты что вообще поделываешь?», какими обычно перебрасываются двое на первом любовном свидании. Проведя пятнадцать минут за такими разговорами, Патрисия наконец задала спасительный вопрос:

– Но ты ведь позвонила мне не для того, чтобы спросить, какая нынче погода в Северной Англии. Чем я могу быть тебе полезна?

Фиона заранее заготовила ответ:

– Я хочу знать, кто я такая.

Она рассказала, что Роджер ей не настоящий отец. Что в жизни ее матери было несколько лет, о которых ничего не знал ни сам Роджер и никто из знакомых.

– И ты думаешь, что я могу дать на это ответ? Я прекратила все контакты с Викторией, когда была еще студенткой.

– А почему?

Патрисия пожала плечами:

– Она увела у меня дружка, причем не в первый раз. Только этого она еще и женила на себе.

– Неужели Роджера? – удивилась Фиона.

– Она была миловидней, чем я. Могла бы найти и других мужчин, но ей нужны были те, которые проявляли интерес ко мне. До сих пор не могу понять почему. А потом она ушла от Роджера, поскольку не могла от него родить. После замужества мужчины перестали быть такой горячей темой, она успокоилась, и осталась одна тема – дети. Я никогда не мечтала о детях. Меня бы не волновало, может Роджер или не может иметь детей. Но ей во что бы то ни стало надо было заполучить Роджера и так вскружить ему голову, что он уже и помыслить не мог ни о какой другой женщине.

Патрисия снова улыбнулась, на этот раз грустно, но Фионе не показалось, что она разбередила ей старую рану.

– Роджер мне этого никогда не рассказывал.

– Это меня не удивляет. Меня больше удивляет то, что он вообще обо мне упомянул. Виктория постоянно предпочитала о чем-то умалчивать, а Роджер вскоре попал к ней в рабскую зависимость…

– «Рабская», наверное, самое подходящее выражение, – заметила Фиона. – Но что ты знаешь про годы, которые Виктория и Роджер прожили врозь?

Патрисия бросила на Фиону долгий взгляд:

– О твоем настоящем отце я ничего не могу тебе сказать, могу только о матери.

– Я знаю, кто моя мать. Я знала ее тринадцать лет, – осторожно произнесла Фиона, удивленная тем, как упорно Патрисия сворачивает на эту тему.

– Ты пыталась покончить с собой? – вместо ответа спросила Патрисия.

Фиона натянула пониже рукава своей вязаной кофты:

– Это почему же?

– У того, кто все время дергает рукава, чтобы прикрыть запястья, как правило, есть для этого причина.

Фиона помотала головой:

– Нет, я этого не делала.

– А я бы не удивилась. Депрессия часто встречалась в нашем роду, – сказала Патрисия так спокойно, словно речь шла о банальном факте ее медицинской практики. – У твоей матери она была наследственной.

Фиона проглотила комок:

– Об этом я ничего не знала.

– Разумеется, не знала. В этом весь Роджер. Всегда притворялся слепым, когда не хотел что-то видеть. В те дни, в отличие от нынешнего времени, эта болезнь ставила на человеке клеймо. Сейчас принимать антидепрессанты стало чуть ли не признаком хорошего тона. Я выписываю их вдвое, если не втрое, больше, чем двадцать лет назад. Не потому, что сейчас стало больше людей, страдающих депрессией, а потому, что такие люди теперь чаще откровенно признаются в своем недуге и обращаются за помощью.

Вздохнув, она продолжала:

– У меня не было больше контактов с сестрой, но я поддерживала контакт с Роджером. А вернее, он со мной. Это был его маленький секрет, который он скрывал от обожаемой Виктории. Когда с ней у него дело заходило в тупик, он обращался ко мне за советом. Но когда я ему говорила: «Пойди с ней к специалисту, она унаследовала предрасположенность к депрессии от нашей матери», он заявлял, что во мне говорит ревность. Тягостные были разговоры.

– А ты ревновала?

Патрисия рассмеялась:

– Перестала, когда разглядела, какой Роджер зануда.

Фиона вздернула брови.

– Но зато он всегда был хорошим отцом, верно?

Фиона кивнула:

– Только вот врал мне, когда заходила речь о нашем родстве. А теперь я вдруг узнаю всякие вещи о своей матери.

– Однако ты еще не все знаешь. Останови меня, когда почувствуешь, что с тебя хватит. И скажи все-таки, пыталась ли ты покончить с собой.

Фиона отрицательно покачала головой и поддернула рукава, чтобы показать Патрисии свои забинтованные запястья:

– В прошедшие выходные я проснулась в ванне, красной от крови. Я успела вовремя набрать службу спасения. Но я не помню, чтобы резала себе вены. И не верю, что сделала это сама. – Она прямо посмотрела в глаза Патрисии. – Я знаю, что я этого не делала. У меня нет причин для самоубийства.

Взгляд Патрисии помягчел, она взяла Фиону за руку:

– Даже не знаю, с чего начать. И не знаю, насколько у тебя хватит сил.

– Но должна же я когда-то узнать о себе правду! Как ты считаешь?