Голос Лема

— Как это — родиться?

— Вы знаете, что находилось в том маленьком павильоне на острове, куда конструкт Ямады пытался отвести мою мать?

Она щелкнула пальцами, и они вдруг оказались перед симпатичным белым домиком, со стенами, поросшими плющом.

— Прошу внутрь, доктор.

Он вошел в стерильно-белый врачебный кабинет. Шкафчики под стенами, никель, хром и стекло, несколько ламп. В воздухе царил запах дезинфекции, едва приглушенный небольшим количеством дезодоранта.

Посредине кабинета высилось гигантское блестящее кресло. Шэн таращился на него, словно загипнотизированный.

Ани подошла к оборудованию, дотронулась до какой-то кнопки, и кресло медленно разложилось в горизонтальную позицию.

— Да, доктор Денавер, это именно то, о чем вы подумали. Гинекологическое кресло. Как вы думаете, отчего данные о ее беременности были убраны?

— Не знаю, — он сглотнул сухим горлом.

— Потому что тогда случился перелом в лечении. Когда она была беременна. Они поняли, что рак отступает, что он побежден, уничтожен. Ультразлокачественная лейкемия, от которой в одних Штатах умирает сто тысяч человек, за двенадцать недель почти ушла. А потом какой-то урод избил свою девушку так сильно, что у нее случился выкидыш, причем так, что она уже не могла забеременеть. Ее организм был искалечен. И рак контратаковал.

Шэн почувствовал, как сгущается воздух. Очаровательный конструкт Ямады, гормоны, постоянный имплантат. Несколько секунд он просто стоял, раздумывая, что из всего этого следует. Молоточки в висках стучали, словно громыхание близящейся грозы.

— Значит, это и есть современная терапия Ямады? Искусственное оплодотворение в искусственной реальности? Для этого она получает гормональную подпитку?

— Гормоны — чтобы обмануть тело, виртуал, подставные любовники — чтобы обмануть сознание. Еще она получает лекарства, влияющие на память, что позволяет повторять процедуры раз за разом. А когда любовники перестали справляться, когда она начала от них убегать, стали использовать вот это, — она легонько, словно боясь удара тока, коснулась кресла. — Конструкт должен завести ее в кабинет, усыпить настороженность, а потом… виртуальное изнасилование? Как полагаете, это верное определение? И они продолжат делать это до тех пор, пока Ямада не поймет, как, собственно, ей удается справиться с раком.

— А как ей это удается?

— Я не знаю, — пожала девочка плечами. — Может, вмешивается Бог, может, Сеть воспринимает ее тело как собственный инфицированный элемент и старается вылечить, может, ей просто везет. Не знаю. Знаю только, что она очень хочет иметь ребенка, и хочет, чтобы тот был жив и здоров.

— И ребенок… жив?

— Не знаю, доктор, — прошептала она. — Ребенок надеется, что он живет. Что он не просто эхо умирающего сознания истязаемой женщины. Ребенок… все дети Барбары Ландор… Барби… мы очень хотели бы знать, являемся ли мы людьми.

Она замолчала, глядя на него. В глубине ее глаз Шэн заметил просьбу и… страх?

— Не знаю, девочка. Отчего это так важно?

— Потому что если мы не люди, то — кто? Расколотая на кусочки личность, сон, мечта? И не станем ли мы, когда Барбара Ландор наконец умрет, лишь полуразумными пиратскими программами, носящимися по Сети, пока их не уничтожат? Проблема с разумом такова, что ему необходимы эмоции и мечты, любовь, ненависть, лояльность и приязнь…

— Ты уверена? — прервал он ее. — Ты уверена, что эмоции необходимы?

— Без эмоций, доктор, — сказала она медленно, — без эмоций разум проанализирует свое положение, продумает вероятные дороги развития, цели и результаты поступков, а потом саморазрушится. Потому что зачем существовать, если и поступок, и его отсутствие дают один и тот же эффект? Зачем существовать, если «быть» и «не быть» — ничем не отличается? Нет, интеллект должен обладать причиной, чтобы жить. Люди… Люди живут несмотря ни на что, в грязи, смраде, на самом дне, где даже крысам — лучше. Живут, попадая в концлагеря, оставшись парализованными, будучи уже слишком старыми, чтобы иметь детей или эффективно работать. Живут. А я… мы стараемся учиться, каково это — быть людьми.

— На острове?

— Да, на острове. Ты должен есть, пить и спать. Ты должен мыться и расчесывать волосы. Ты должен ходить собственными ногами, хотя проще фоксировать, — она исчезла и появилась несколькими метрами дальше. — Вы понимаете?

— Если ты упадешь — то разобьешь колено…

Она кивнула:

— У тебя идет кровь, тебе больно и тебе необходима перевязка. Это учит нас ответственности за себя и других. В Сети легко забыться, измениться, приспособиться, начать обманывать, — она махнула рукой, и они вдруг вновь оказались над волнующимся морем, равнодушным ко всему вокруг. — Быть человеком — это носить шрамы от падений, так говорит наша мама. И говорит еще, что жизнь — это именно что носить шрамы и снова, и снова карабкаться на скалы. И я понимаю, о чем она говорит. И…

Он поднял руку, прервав ее. Думал. Если девочка говорила правду… Разум, живущий в Сети, разум, не ведающий ограничений человеческого мозга, болезней, варикоза, недостатка сахара или магния, интеллект, не страдающий от бурь гормонов, растущий как…

— Вас шестеро?

— Да.

— И процедур также было шесть, верно? Последняя — месяца четыре тому назад. Тем временем самому младшему из вас — шесть лет.

— Мы спешим вырасти, доктор. У нас нет времени на детство, по крайней мере, его не столько, сколько у других людей. А процедур было восемь.

— Восемь?

Лицо ее окаменело. Когда заговорила, ему казалось, будто слова из нее тащат клещами.

— Я была первой, доктор. Шесть месяцев до официального имплантирования. Тогда беременности позволили продолжаться девять месяцев. Позволили, — в глазах ее появился холодок, пролившийся по его хребту, словно жидкий азот. — Позволили, чтобы она доносила виртуальную беременность, чтобы… полюбила это нерожденное дитя. А потом отменили симуляцию, словно речь шла о никому не нужном файле… Поздно. Самообучающиеся программы Сети воспользовались процессором, каким стал мозг моей матери, и программой, которая у всякой женщины в генах, чтобы создать нечто не существовавшее. Если Барбара Ландор — моя мать, то Сеть — мой отец.

Она отвернулась в сторону моря.

— Потом были еще две процедуры, которые прерывались на втором и третьем месяце. Оказалось, что на первом триместре ее организм лучше всего справляется с раком, а потому нет никакой необходимости затягивать процедуру, — она говорила тихо, почти шепотом, но он слышал ее отчетливо, словно говорила она ему прямо в ухо. — Это был виртуальный аборт, естественно, без согласия пациентки, но ведь программу можно остановить в любой момент, верно? Ее это почти убило, доктор, она чуть не сошла с ума, хотя они постарались стереть ей память. Мне… пришлось быстро повзрослеть, чтобы спасти моего следующего брата. Я разделила ее, Барбару Ландор и Барби. Ту, другую, я забрала сюда, на остров, и ускорила время, а одновременно и развитие ребенка. Сеть уже знала, как это делается, а потому проблем не было. И с этого времени наша мать живет в двух — а вернее в трех — мирах: на станции, в виртуале Ямады и здесь.

— Чего ты от меня хочешь, девочка?

Она отвернулась.

— Сперва будет достаточно и того, что вы меня так называете, доктор. А потом я хочу, чтобы вы помогли мне привести ее сюда навсегда.

Проклятие. Он читал о попытках перенесения сознания в искусственную среду. И слово «поражение» не отображало того масштаба неудач, какой претерпели крупнейшие мировые фирмы на этом поприще.

— Это не удастся.

— Удастся, доктор, уже удастся. Вы ведь видели мою мать здесь, — она обвела рукой остров. — И там. Это две разные личности. Настоящая Барбара Ландор, настоящая Барби, радостная и счастливая, пребывает здесь. Там, на станции, осталось ее тело и какие-то остатки ее воспоминаний, эмоций, личности. Вы об этом знаете. Мы потихоньку ее вытаскиваем, перенося сюда, на остров. Но она должна быть подключена.