Голос Рыка

Одежда аборигена представляла собой жалкое зрелище. Свисавшее с него лохмотьями рванье было до такой степени грязно и засаленно, что добрый хозяин не надел бы его даже на огородное пугало. Такого Рыков еще не видел. Даже в кино. Как же этот чудик по улицам ходит?

– Ты чего, панк, что ли? – спросил Толик.

– Зачем ругаешься? – обиделся абориген. – Я не… А кто это панк? Пидар, что ли?

Рыков усмехнулся. Да, с юмором у этого чудика проблема. Как, впрочем, и у всех, кого попользовали заводской отравой. Но, что интересно, Толик стал замечать, что к людям, подвергшимся обработке «Авиценной», со временем начинает возвращаться самостоятельность мышления. Они как бы привыкают к своему положению и выходят из депрессии. Рыков был еще не до конца уверен в правильности этого заключения, – слишком мал был опыт наблюдений, – но то, чем он располагал, подтверждало его гипотезу. Одно он знал точно – чем больше времени прошло с момента получения киборгом последнего приказа, тем независимее тот себя держит. Да-да! Вот так будет точнее! И еще можно добавить, что сама по себе управляемость киборга остается, а вот подавленность, характерная для первых дней после обработки, проходит. А это значит, что не все потеряно и Лена скоро сможет вернуться к нормальной жизни. При этой мысли у Толика сразу поднялось настроение.

– Ладно, Степашка, не обижайся. Панк, это такой… это просто очень модный парень. И не бойся меня, я друг. Я такой же, как и вы, – мягко сказал Толик. – А ты давно здесь живешь?

– Да уже третий день… – Киборг задумался. – Нет, больше… Как после вызова вылезли, так и живем. Днем на чердаке прячемся, а ночью выходим.

– А домой чего не идете? – удивился Рыков. – Зачем прятаться, шли бы к семьям…

Договорить он не успел. Внизу послышались крики: «Вот он!», «Держи его!» и «Стой, сука!», затем раздался выстрел.

Степашка стрелой метнулся к краю крыши и осторожно выглянул. Толик последовал его примеру. Метрах в тридцати от здания заводской больницы лежал тот, в кого стреляли. Возле него быстро росла кучка вооруженных людей. Это были как охранники завода, так и големы, прибывшие с Должанским.

– Твою мать! Марго подстрелили! – Степашка с досадой покачал лохматой головой. – Если еще и Манай засыпется, то опять без жратвы останемся!

Толик посмотрел на аборигена с удивлением. Его товарища убили, а он о еде говорит!

– Да ты не смотри на меня так! Ничего с Марго не случится! Полежит и очухается! – сказал Степашка, заметив выражение его лица. – Меня самого уже раза три убивали.

Все, приехали, Толику только придурка в соседи не хватало. Вот повезло-то!

– Лишь бы башку не разнесли, – продолжал лохматый. – А если в другое какое место, ерунда.

– Смотри, куда это они ее? – Рыков увидел, как несчастную Марго поволокли в глубь заводской территории. Тащили ее за ноги и видно было, как голова подпрыгивает на неровностях дороги. Толика от этого зрелища передернуло. Он не знал погибшую, но как всякий нормальный человек, не мог смотреть на это равнодушно.

– Цела! – обрадовался Степашка. – Головешка-то целехонька!

– Да что толку? – обозлился Рыков. – Вон кровищи сколько натекло Видать, в сердце твоей Марго всадили.

– Пустое! – отмахнулся лохматый абориген. – Мне тоже дырки делали, больно, конечно, но ничего, жить можно.

Толик с жалостью посмотрел на юродивого. Похоже, Степашка искренне верит в то, что говорит.

– Только потом на хавчик пробивает, – продолжал киборг. – Когда нас в первый раз похоронили, мы полгода под землей ползали, одними земляными червями питались. А если мышь или крысу поймаешь, так праздник какой.

– Полгода? Под землей? – Рыкову стало казаться, что он сам начинает сходить с ума. – Как это может быть… Почему под землей?

– Ты бы попробовал с наше помучиться! Знаешь, какие опыты над нами проводили? Я бы раньше умер, да не давали! А потом мы с Манаем придумали, как не дать нас оживить! Аппаратуру им там так накрутили, так все попереключали, что они пока разбирались, пока решали, что делать, про нас и забыли! Когда спохватились, видят, дело плохо, поздно пить боржоми! Вот с перепугу нас всех троих и зарыли! Чтобы убийство на себя не вешать…

Толик окончательно запутался. Может, под словом «умереть» Степашка понимает что-то другое? Но тогда зачем хоронить?

– Как это зарыли? – спросил Толик. Он решил подловить аборигена на лжи. – А как же ваши семьи? Вас что, никто не искал?

– Да кому мы, бомжи, нужны были?

Рыков был поражен. В словах киборга было столько безразличия к себе, столько обыденности, что, казалось, такое положение вещей его вполне устраивает. Это еще больше укрепило Толика в мысли, что рассказ бомжа скорее всего вымысел. Не может быть такого!

– А почему же вы выползли? – спросил он. – Если так хотели умереть, если вы не хотели попадаться на глаза своим мучителям…

– Дак ведь «Зов» включили с такой силой, что достал он нас там! Да так, зараза, придавил, что нас пулей из-под земли выдавил! Я как вылез, на склад пошел. Манай и Марго за мной… Так жрать хотелось, что на охрану мы уже не смотрели. Знали, что все равно им нас не убить. Сам захочешь помереть и то не можешь! Разве что голову снесут.

Толик вдруг поймал себя на том, что с удовольствием наблюдает, как Степашка буквально брызжет эмоциями. Наверняка сказывалась полугодовая изоляция от команд, передаваемых «Зовом»! Это открывало еще одну сторону воздействия. И тоже давало повод для оптимизма.

А вот сам рассказ киборга веры не вызывал. Конечно, степень благотворного воздействия «Авиценны» на организм человека он испытал сам на себе и не сомневался, что какой-то излечивающий эффект есть. Но чтобы вот так, как рассказывал Степашка?

– Ну вы прямо совсем бессмертные! – с иронией произнес Толик. – А почему же тогда вы днем от людей прячетесь? Небожители!

– А кому охота опять под опыты попасть? – резонно ответил Степашка. – Я, как нас на улице подобрали и до самой первой смерти каждый день бога просил к себе меня забрать. Если бы не голод, я бы и сейчас опять под землю ушел. Вон и Манай тоже так говорит. Его еще сильнее на жрачку пробивает. Но у него и нюх, я тебе скажу, где найти еду, под землей чует!

– Так он у вас добытчиком работает? – усмехнулся Рык. – Снабженец?

– Ага! Он и Маргоша! Она еще быстрее жратву приносит, только крысит сильно. Пока донесет, сожрет половину. Ну что ты хочешь, баба есть баба! – Бомж не уловил издевки и искренне делился подробностями своего быта. – Я здесь за обстановкой смотрю, а они носят. Вот и сегодня Марго первая нарыла… Торба вон, видишь, лежит, значит, не зря ходила. И сама кишку набила, и мне несла хавчика. Молодец баба, нигде не пропадет! А какой пьянью до смерти была… трезвой ее вообще не видели. А теперь бегает точно молодуха! Скоро хоть сватайся! Тем более приданое с собой таскает! – Абориген вдруг замолчал и на мгновение задумался. – Черт, я и не подумал… она же такой голодной теперь вернется. После смерти всегда так. Сейчас сбегаю.

Рыков даже не успел среагировать на слова лохматого, как тот метнулся к лестнице и скорее слетел, чем спустился на асфальт заводского двора. Быстро, как спринтер, он рванул к месту недавней трагедии. Резво схватив мешок, валявшийся там, где подстрелили Марго, Степашка большими скачками понесся назад. Еще несколько мгновений – и нисколько не запыхавшийся киборг плюхнулся на крышу медблока.

Быстро, дрожащими от нетерпения руками он развязал узел, которым был прихвачен мешок, и высыпал содержимое прямо перед собой. И тут же зловонная волна ударила Толику в нос. Запах гниющей капусты, тухлой рыбы и прочей радости бомжей был такой силы, что Рыкова снесло с места, словно опавший лист ураганом.