Голос сердца. Книга первая

Франческа быстро пожала руку Катарин, не поворачивая к ней головы. Глаза Франчески притягивал экран. Она резко выпрямилась в кресле. Катарин окаменела. В какой-то момент у нее появилось желание сбежать отсюда, но это было бы проявлением малодушия, и актриса собрала все свои силы. Ее волнение нарастало. Казалось, что сердце перебралось куда-то в пятки; но внешне она была совершенно невозмутимой и спокойной. Ей было легче оттого, что рядом с ней сидела Франческа, готовая оказать поддержку. Актриса закрыла глаза и, не будучи религиозной, вдруг поймала себя на том, что молится: «Прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы проба была хорошей. От этого так много зависит! Не только мое будущее, но и будущее Райана». Она открыла глаза и поглубже села в кресло, стараясь расслабиться.

Верхние огни начали постепенно гаснуть, и на экране появилось мерцание. Затем он внезапно потух, и в зале раздался общий вздох разочарования. Почти мгновенно мотор снова заработал, и на экране появилась надпись:

КИНОПРОБА

МИСС КАТАРИН ТЕМПЕСТ

«ГРОЗОВОЙ ПЕРЕВАЛ»

Действие началось.

Энн Паттерсон, актриса, исполнявшая роль Нелли Дин, сидела на кухне фермы Эрншоу под названием «Грозовой перевал» и пела колыбельную младенцу Харетону. На самом деле это была завернутая в пеленки кукла. В романе Бронте Хитклифф присутствовал при этом, разговаривая с Нелли за несколько минут до того, как она подняла ребенка из колыбели. Затем он прошел через комнату и опустился на скамью от стены, скрытую от глаз большим ларем. Он не выходил из кухни.

Франческа включила этот момент в свой минисценарий, поскольку она считала, что скрытое присутствие Хитклиффа придавало драматизм сцене благодаря тому, что Хитклифф стал невольным свидетелем признаний Кэти в своих чувствах к нему и Эдгару Линтону.

Однако Виктор включил еще только одного актера — Брюса Ноттли, который играл в этой сцене вместе с Катарин, — чтобы снизить расходы на кинопробу до минимума. Кроме того, первые несколько страниц относительно короткого, рассчитанного на 28 минут экранного времени сценария Катарин были безжалостно урезаны директором, который выкинул из отрывка Хитклиффа, сократив расходы на одного актера. Катарин боялась того, что это изменение, хотя оно и казалось незначительным, может снизить эмоциональный накал сцены. Но Брюсу удалось убедить ее, что Энн сумеет легко показать зрителю, что где-то рядом присутствует еще один человек. Она просто будет бросать встревоженные взгляды в дальний угол кухни и делать нервные попытки заставить Кэти замолчать. Эти попытки останутся незамеченными, отчего встревоженность Нелли только возрастет. Катарин не оставалось ничего другого, как согласиться, поскольку последнее слово все равно оставалось за Брюсом, как за постановщиком пробы.

Нелли, женщина средних лет, продолжала ласково укачивать младенца. В зале для просмотров установилась полная тишина, прерываемая только мягким стрекотом моторов из проекционной. Напряжение ожидания было настолько велико, что, казалось, оно вибрирует волнами в зале. Все присутствующие замерли, задаваясь вопросом, станут ли они свидетелями грандиозного провала или момента рождения новой звезды. Один только Виктор знал ответ, но он ни малейшим намеком не показал им, что их ожидает.

Дверь кухни широко открылась, и на экране появилась Катарин Темпест. Ее первыми словами, произнесенными шепотом, были: «Ты одна, Нелли?» Все взгляды устремились к Катарин, которая шла на экране к колыбели, чтобы присоединиться к Нелли. Камера максимально приблизила ее к зрителям. Катарин выглядела как воплощенная мечта — в неброском, но идущем ей белом муслиновом летнем платье с вышитыми крошечными васильками. Платье было очаровательно старомодным, с вырезом лодочкой, присобранными по линии плеч женственными рукавами фонариком, длинной широкой юбкой и синим бархатным поясом, который подчеркивал тонкую талию девушки. Ее густые каштановые волосы были разделены пробором по центру и падали мягкими волнами на плечи. С обеих сторон их украшали небольшие синие бархатные банты. Камера приблизилась еще ближе, и в зале раздалось несколько явственных вздохов восхищения — настолько совершенны были черты этого лица, невинно-чисты бесподобные бирюзовые глаза.

Катарин выглядела на экране совершенно живой. Каждая черта ее прекрасного лица была не только увеличена, но и усилена техническими средствами. Ее игра была превосходна, но излучаемая с экрана сила имела мало общего с качеством игры, грацией ее движений, мимикой или мелодичным звучанием голоса — хотя, конечно, все эти составляющие были достаточно важны для создания ее актерского имиджа. Было еще нечто, несравненно более значительное, — нечто завораживающее и не позволяющее отвести глаз от экрана. Это нечто именовалось притягательностью личности. Катарин обладала колдовскими чарами и обаянием. Не было никакого сомнения, что присутствующие на просмотре стали свидетелями рождения новой ЗВЕЗДЫ. И камера воистину любила ее.

По мере того как сцена продолжалась, Катарин изобразила целую гамму эмоций. Ее первоначальное спокойствие быстро сменилось игривым настроением, беззаботным весельем, затем на смену ему пришло негодование, и в голосе зазвучали властные нотки. За это короткое время она попеременно была то дерзкой, то льстивой, то нежно привязанной, и, наконец, сыграла такую неуправляемую бешеную страсть, которая потрясала своим пафосом и реалистичностью. Франческа была просто загипнотизирована излучаемой с экрана мощью таланта подруги. Она сидела на самом краешке стула, крепко сцепив руки. Ее кожа покрылась мурашками, когда Катарин начала знаменитый монолог Кэтрин Эрншоу о ее всепоглощающей любви к Хитклиффу. Франческа прекрасно знала все слова, неоднократно слышала их произнесенными кем-то раньше, но теперь ей казалось, что Катарин удалось придать им новое значение и вдохнуть в них ту глубину чувства, которая поражала воображение и захватывала душу. За всю свою недолгую жизнь Франческа никогда еще не переживала такого сильного эмоционального потрясения. Сейчас она осознавала, что видит на экране великую актрису. Катарин Темпест была гениальна!

На экране Катарин села к ногам Нелли, положив одну руку на ее колено. Она смотрела вверх, в лицо Нелли, и ее огромные бирюзовые глаза, наполненные мукой и страданием, умоляли и взывали к пониманию. В них сияла всепоглощающая любовь. Медленно она произнесла:

— Моя любовь к Линтону — как листва деревьев. Время изменит ее — я это хорошо понимаю, — как меняет лес зима. Моя любовь к Хитклиффу напоминает основание вековых скал — взгляд на него не радует глаз, но оно абсолютно необходимо, чтобы скала устояла против всех бурь. — Катарин помолчала мгновение, а затем, после короткой, но драматической паузы, из ее глаз полились слезы, которые она даже не вытирала. — Нелли, я и есть Хитклифф! — убежденно продолжила она. — Он постоянно наполняет мой разум — не как объект удовольствия, — не больше, чем сама я являю удовольствие для себя, — а как часть моего собственного существа. Поэтому не говори больше о нашем расставании; оно практически неосуществимо.

Катарин спрятала голову в складках юбки Нелли, сотрясаясь от рыданий. Камера медленно отодвигалась, и две женщины на экране становились все меньше и меньше. Наконец экран потух. Сцена длилась ровно двадцать четыре с половиной минуты.

Проба была не просто блестящей — она потрясала.

Зал безмолвствовал. Ни один голос не прозвучал до тех пор, пока не вспыхнули огни. Затем все взволнованно заговорили одновременно, наполнив комнату гулом голосов. В поле зрения утиравшей слезы Франчески попал Хиллард Стид, украдкой делавший то же самое. Он откровенно шмыгнул носом. Вид у него при этом был довольно глуповатый.

Франческа быстро повернулась к Катарин, обняла подругу и крепко прижала ее к себе.

— О, Катарин, дорогая, ты сыграла абсолютно потрясающе!

Катарин чувствовала какое-то непонятное оцепенение. Прежде чем она успела прийти в себя, все внезапно бросились обнимать ее. С растерянным видом и неуверенной улыбкой актриса медленно поднялась с места. Ее сковала совершенно непривычная робость. Присутствующие поздравляли ее самым восторженным образом. Поток возгласов одобрения, похвал актерскому мастерству, восхищения красотой был настолько разноголосым, что она скоро перестала в нем ориентироваться.

Катарин ни разу не подвела актерская интуиция — это то, чему не научишься ни в какой школе высшего актерского мастерства. Она давалась от рождения или не давалась вообще. Игра Катарин захватывала, волновала и была настолько убедительной, что когда она сказала: «Нелли, я и есть Хитклифф!», Ник мгновенно подумал: «Она — истинная Кэти». Она не играла эту сцену, а жила. Это качество останется с ней навсегда, какую бы роль она ни исполняла. Она настолько же естественна, насколько естествен Вик; и, как Виктора, ее обожает камера. Для Ника эта любовь камеры к Катарин была откровением — она открыла ему в ней многое из того, о чем он никогда не догадывался: ранимость, проницательность, кипение скрытых страстей и глубоко спрятанный огонь.

Ник вспомнил несколько строк, которые он сам включил в сценарий будущего фильма. Хитклифф выкрикнул их в любовном отчаянии: «Родная моя безрассудная Кэти! Сердце мое безрассудное!» Как точно охарактеризовали эти слова происходившее в течение двадцати пяти минут на экране. Они не только описали Кэтрин Эрншоу, но и попали в точку в отношении Катарин Темпест.

Наконец Ник встал, прошел к проходу и приблизился к Катарин, окруженной Джейком, Джерри, Хилли и Джинни. Сбоку стояли Франческа и Виктор. Катарин весело засмеялась, наслаждаясь своим триумфом. Но, увидев Ника, она резко замолчала, и ее прекрасное лицо стало холодным и неприступным. Обращенный к нему взгляд был не просто холоден — в нем застыли ледяная враждебность и вызов.