Голос. Сборник рассказов

Это моё неожиданное раздвоение остановило часть меня, повернуло стрелки времени вспять, и я увидел подобных себе. В том далёком времени, которого уже нет, и никогда не будет. Одинокая сопричастность, воспоминания на уровне интуиции, сверкнули внутри меня этим голосом, зовом к своим. И я сдался товарищи и господа, сдался. И то автоматическое проявление меня в реальном мире, откуда постепенно на цыпочках, ушла и вторая моя половина, так и не закончив приготовление ужина, теперь является лишь тенью добропорядочного налогоплательщика, который не может сам заполнить ни одну предлагаемую декларацию.

Наверняка в тот жаркий день в Коктебеле, среди полотняных штанов и белых платьев, среди широкополых шляп и плетёной мебели, мои друзья, мои герои, за бутылочкой крымского портвейна разноголосо шутили о будущем. И одна из них, сохраняя только что услышанное, дружеское, в тени увитой виноградом беседки, решила записать на обороте круглой шляпной коробки послание для меня, что сегодня вынырнуло из круглой вращающейся пластинки, – заставило вспомнить.

Внутри себя, я готов пережить: период застоя, террор, мировую войну, две революции, эмиграцию, – лишь бы услышать ваши голоса друзья мои. Я бы отдал сегодняшние дни просто так или как принято у торгашей за мелкую монету, чтобы считалось, что эта собственность перешла к тебе не задаром. Да я уже практически это сделал, осталось совсем немного, я почти у цели…

Так и просидел: в одной руке сжимал державой луковицу, в другой скипетром тупой хозяйственный нож, онемев и оцепенев от голоса, вдруг соединившимся с моим внутренним звучанием. Постепенно ещё живая моя часть потребовала еды и ворчание про себя, наполненное ожившими образами и смыслами, было заглушено бульканьем из кастрюльки, гудением неутомимого трансформатора в проигрывателе, хлопаньем крыльев за окном.

Солнце, уходящее ко сну, заглянуло напоследок в мою растерявшуюся от неожиданности кухню, и обдало меня застывшего и смущённого вечной золотой пылью.

2011 г.

Диво

Как одиноки и тихи наши русские деревеньки среди простоволосых полей, причесанных околоточными ветрами берёзовых рощ, сосен – просвеченных солнечным шишкинским светом и окутанных сказочной тайной тёмных билибинских ельников. Именно в таком, забытом нынешней властью уголке, мой отец-пчеловод и купил дом в три окна.

Соседей оказалось немного. Да и те, что доживали здесь свой отмеренный век, были выходцами из другого, параллельного с нашей цивилизацией мира. Когда бабка Матрёна доила свою единственную здесь корову Берёзку, за парным молоком к ней приходили все местные жители. Дед Матвей в застиранных до белизны штанах, в холщёвой старомодной косоворотке, подпоясанный сальной почерневшей бечевой (лаптей только не хватает), сидел на лавочке, ожидая своей законной кринки и, растирая босой пяткой серебристую пылюку на земле, отвечал мне:

– Нету здеся никакой особливой дичи,…повывелася вся…было дело и кабан, и лось жировали, от волков по избам пряталися, а тепереча сгинуло всё. Ты, мил человек, коль за грибам соберёсся, правее иди …слева-то деревенька Калиновка заброшена, одна нечисть там обитат, да болото за ней…трясина, провалишься – поминай, как звали. Люди из-за этого оттудова и ушли, боялиса чего-то болота, и дорога уже в глухомань эту стернёй поросла. Не ходи туда, – заплутаешь тока, а то и того хуже.

Какое-то достаточно продолжительное время я действительно обходил с корзинкой это место. Что толку по болоту-то шариться и грибов не наберёшь и вымокнешь весь. Нравились мне леса просторные, чтобы каждый кустик, каждое деревце отдельно стояло. В мураве шелковистой: то беленьких выводок, то серых дорожку отыщешь и солнечно так, – весело как-то на душе. Но задумали мы однажды с подругой моей – Олей, в лесу любовь покрутить, а заодно и тихой охотой побаловаться. Может ягода какая попадётся или листа брусничного для чая надрать, ну разнообразить жизнь свою душную, городскую. Только у радости глаза близко глядят, а дальше собственного носа ничего не видят. Увлеклись мы солнечным деньком, грибов уже по пол корзинки насобирали и обед, что с собой взяли, слопали с удовольствием. На воздухе то оно, аппетит хороший разыгрался. Так понравилось моей чувствительной барышне это путешествие, что не заметили мы, как оказались в местах мне неизвестных. Ольга ничего не замечала, поскольку полагалась на меня, как на знатока здешних красот. А я снаружи старался не подавать виду. Это только внутри себя я давно начал бить тревогу. Светило как назло пропало, небо заволокло дымными кучами. Ориентиры мои остались далеко позади и потерялись там. Лес становился всё гуще, живописных полянок всё меньше. Крапива да чепыжи теперь заслоняли наш путь. Мы уже перестали безудержно целоваться в каждом симпатичном месте, и только шли, и шли, – даже прилично подустали.

Ещё через час стало всё понятно, и мы опустились на ржавые елочные иголки, потому что дальше идти было некуда и видимо уже незачем. Огромные ели сразу обступили нас со всех сторон, гулкая тревожная тишина повисла в застывшем воздухе.

Попробовал я сориентироваться по лишайникам на стволах деревьев, но они как назло были абсолютно с разных сторон и всё равно, куда идти было не понятно. Тогда я послушал себя, нащупав внутри некую дрожащую стрелку внутреннего компаса, решил ей довериться.

Через весьма долгое и мучительно-молчаливое время лазания по буреломам, лес, наконец, сжалился над нами и решил расступиться, но сильно мы не обрадовались. Перед нами, утыканное кривыми тонкими берёзками простиралось изумрудно-салатное в лёгкую кочку пространство болота, которое почти на горизонте снова упиралось в чёрную стену леса. Я вспомнил деда Матвея и понял, что стрелка вела меня правильно, там, – за болотом и будет направление на заброшенную Калиновку и нашу деревню.

Как быть нам теперь?

Сначала мы шли краем топи, в надежде, что она когда-нибудь начнёт закругляться к дому, но, добравшись до близких деревьев, которые, казалось, ограничивали гать, разгадали обман зрения. Здесь болото переходило в открытую воду. Она была всюду: промеж деревьев, вырезая из суши отдельные островки, и уводила глубокие канавы-русла тёмным ставком в глубину, зачирканную стволами и ветками. И, пожевав, перед броском, начавшую вдруг попадаться в изобилии чернику, вооружившись слегой, мы двинулись вперёд, по мягкому, сочившемуся вонючей влагой, мху, перепрыгивая водные каналы в узких местах. Конечно, я знал, что мы обязательно выберемся из этой передряги, просто хотелось сделать сие поскорее, так как спутница моя хоть и держалась, но чувствовалось, что силы у неё уже на исходе. Её глазки на мокром месте и две корзины в моих руках завершали картину.

Пасмурный день ещё не собирался заканчиваться, так же, как и не собирались заканчиваться канавы, заполненные водой. Мы прыгали с островка на островок, и я уже начал серьёзно волноваться, потому что засветилась возможность делать это бесконечно. Несколько раз мы запрыгивали на тупиковые участки суши, выхода с которых не было. Тогда после короткого отдыха приходилось возвращаться на исходную точку, где наблюдалась хоть какая-то развилка путей. На очередном замкнутом острове, окружённым всё тем же полукругом тёмной широкой воды, мы обнаружили холмик с грибной лесенкой из подберёзовиков, самый большой из них царствовал на вершине. Само деревце-мать росло поодаль за холмом. Я потянулся за самым главным, не оставлять же добычу тут, в пучине болот, и совершенно случайно мой взгляд упал на ветки берёзы. Маленький раскладной ножичек выпал у меня из рук, и я оцепенел не в силах издать какой-либо звук.

Существо было зелёного цвета, чешуйчатое, около метра длиной, с острым игловидным загривком. Из толстенького туловища с белёсым, как у ящерицы животиком, теряющим цвет к середине, торчала длинная шея с грозного вида головой на конце. Прыщавые перепонки шестигранником на месте ушей, красные глазки. На спине, сложенные кожаной гармошкой, покоились два крыла. Хвост утончался к своему концу и заканчивался острой пикой, такие стрелки детки обычно рисуют мелом на асфальте, указывая направление игры. Существо всеми четырьмя лапами держалось за тонкий ствол берёзы. Я смотрел на него, оно смотрело на меня. Один раз плёнка моргнула, закрыла змеиный зрачок.

Придя в себя, и, нащупав другой рукой Ольгу, сидящую к этой сцене спиной, прошипел:

– Смотри, смотри! – Она обернулась и, ойкнула.

Существо расправило крылья так, что стало видно просвечивающие грязно-жёлтые перепонки. Крылья оказались не очень большими, даже можно сказать, бутафорскими. Потом оно, шумно помахав ими, словно лениво потянулось, начало переставлять лапы по стволу и резкими рывками полезло в крону дерева.

Мы, оставили грибы в покое и начали пятиться, прихватывая по пути корзины, слегу и как только остроконечный хвост скрылся за листвой, бросились бежать.