Голоса потерянных друзей

Он натужно дышит.

Проходит час. Затем второй.

Мы с Джуно-Джейн читаем двадцать третий псалом. Говорим, что теперь он может уйти.

Но он цепляется за жизнь.

И я знаю почему. Все дело в тайне, которую он по-прежнему хранит. Той, из-за которой он тревожит мои сны, но которую не может открыть. Освободиться от нее ему не под силу.

Мисси начинает ерзать — сразу понятно, что ей надо в уборную.

— Мы скоро придем, — говорю я, притронувшись к плечу Джуно-Джейн, и вывожу мисси из комнаты. Прежде чем задернуть занавеску, я вижу, как она наклоняется и кладет голову отцу на грудь, а затем принимается тихо напевать какую-то песню на французском.

Солдат, сидящий на кровати в дальнем углу комнаты, закрывает глаза и прислушивается.

Я отвожу мисси справить нужду — теперь с этим делом куда больше возни, раз уж приходится носить дамские наряды. День выдался знойный, и вскоре пот катится с меня градом. Когда мы выходим на улицу, я смотрю на больничные окна. Меня омывает горячий от жгучего солнца ветер. Душа моя устала и иссохла, да и тело тоже иссохло, как этот ветер, и наполнилось пылью.

— Сжальтесь, — шепчу я и усаживаю мисси на грубо сколоченную скамейку у здания с широким крыльцом. Сама я устраиваюсь рядом в тени, откидываю назад голову и закрываю глаза, теребя бабушкины бусы. Ветер играет в дубовой листве, шевелит ветви тополей, растущих в долине. А где-то неподалеку выводят свои песни речные птицы.

Мисси снова принимается мычать, словно подражая колесам телеги, только на этот раз куда тише:

— Мэ-э-э… мэ-э-э…

Ее песня все отдаляется и отдаляется, точно мисси уходит под воду — а может, это я ухожу. «Открой-ка глаза, проверь, все ли с ней в порядке», — проносится в голове.

Но глаз я не открываю. Я устала, вот и все. Бесконечно устала от путешествий, сна на полу, попыток понять, как правильнее поступить. Рука падает на колени, выпустив бабушкины бусы. В воздухе пахнет известняком, кустами юкки с этими ее странными высокими стеблями и белыми цветами, опунцией и ее сладкими, розовыми плодами, полынью и ковылем, что колышутся повсюду до самого горизонта. Мыслями я уношусь далеко-далеко, точно по водам широкой реки, о которой рассказывала бабушка. Я плыву до самой Африки, где растет красная, коричневая и золотая трава, а все синие бусинки вновь встречаются на одной нити, повязанной на шее королевы.

«До чего же это место похоже на Африку! — думаю я, прежде чем забыться. Я тихонько смеюсь и парю над травой. — Вот я и в Африке!»

Кто-то касается моего плеча, и я просыпаюсь. Спала я недолго, если судить по солнцу.

Надо мной возвышается Элам Солтер. Под локоть он держит мисси. У нее в руках — охапка диких цветов, некоторые вырваны прямо с корнем. С них падают кусочки засохшей земли. Один ноготь на руке у мисси алый от крови.

— Она там гуляла без присмотра, — поясняет Элам. Его аккуратно постриженные усы окаймляют губы, точно рама картину. Рот у него красивый: широкий, серьезный, с пухлой верхней губой. В лучах солнца глаза кажутся золотисто-карими — точь-в-точь как отполированный янтарь.

Я гляжу на все это, и сердце бешено колотится в груди, а мысли проносятся в голове так быстро, что ни одной не поймаешь. Несмотря на усталость, все мое существо мигом оживает, точно меня разбудила та самая болотная пантера, которой он мне когда-то представлялся. Сама не знаю, что мне делать: то ли бежать, то ли любоваться им — вряд ли я еще когда-нибудь окажусь рядом с такой красотой, пускай и пугающей.

— Ой… Это случайно получилось, — говорю я, и мой голос звучит откуда-то издалека.

— Небезопасно ей вот так выходить за пределы форта, — говорит он, и я понимаю, что подробнее об опасностях он рассказывать не станет. Элам провожает мисси до скамейки, осторожно усаживает и кладет руку Лавинии ей на колени, чтобы не поломать цветы. Хороший он человек.

Я встаю, разминаю затекшую шею, стараюсь собраться с духом.

— Знаю, что вы для нас сделали, и…

— Это моя работа, — прерывает он меня. — Я просто ее выполнял. Причем не так хорошо, как самому хотелось бы, — он кивает на мисси, давая понять, что испытывает вину за ее нынешнее плачевное состояние. — Я обо всем узнал, когда уже ничего нельзя было сделать. Человек, за которым вы приехали, Уильям Госсетт, ввязался в аферу с участием марстонцев, поэтому-то они и похитили его дочерей. Я узнал, что они собирались прятать их неподалеку от того причала в Луизиане, поэтому оставил там своего человека, который должен был их освободить после того, как «Звезда Дженеси» отчалит. Но когда он начал поиски, их уже и след простыл.

— А чего они хотели от… мистера Госсетта? — Я пытаюсь представить массу, которого знала столько лет, участником марстонской аферы, но ничего не выходит.

— Денег, собственности и, если он уже стал их пособником, убедиться в его полном и безоговорочном повиновении. Такими методами они и выбивают деньги на свои бесчинства. Обычно они берут в оборот молодежь из состоятельных семей. Некоторые оказываются в заложниках. Другие помогают добровольно. А есть такие, кто сперва становится пленником, а потом — добровольцем, как только подхватывают «гондурасскую лихорадку». Все же идея свободной территории в Центральной Америке соблазнительна, что ни говори.

Я опускаю взгляд и смотрю на пыль кремового цвета, приставшую к сапогам Элама. Меня не отпускают мысли о невзгодах мисси, о ребенке, которого она носит под сердцем. К щекам приливает жар.

— Так вот, значит, как мисси Лавиния связалась с этими негодяями? Она думала, что действует в своих интересах, а потом оказалось, что ее одурачили? — Рассказать ли ему о брате мисси? Или он и сам уже все знает и просто проверяет меня? Я поглядываю на него искоса, слежу, как он поглаживает усы, а потом задумчиво прихватывает пальцами свой подбородок, словно ожидая, когда я заговорю. Но я молчу.

— Вполне вероятно. Марстонцы ради собственных целей готовы на все. Они свято верят, что еще можно вернуться к былым временам и возродить хлопковые королевства, править новой землей, наиболее подходящей для этих целей. Эти люди всерьез считают, что шикарные поместья и рабовладение еще не канули в Лету. Марстон требует беспрекословного подчинения. Если понадобится, жена должна пойти против мужа, отец против сына, брат против брата, лишь бы исполнить приказ Марстона, сохранить верность его великой цели. И чем больше богатства люди им отдают, чем охотнее предают своих близких, горожан, соседей, тем выше они поднимаются по рангу и тем больше земли им сулят в воображаемой Гондурасской колонии.

Он останавливает на мне взгляд, следя за тем, как же я встречу эти новости.

Меня до костей пробирает дрожь.

— Мистер Уильям Госсетт ни за что бы не стал в таком участвовать! Если бы знал, что это такое на самом деле. Я в этом уверена! — но в глубине души я уже начинаю сомневаться и задумываюсь: а может, у путешествия массы в Техас были и другие причины? Не из-за этого ли пропали книги, в которых хранились договоры с издольщиками? Может, он задумал нас обмануть, продать наши наделы и тоже уехать в Гондурас?

Я качаю головой. Нет, не может такого быть! Он скорее всего пытался спасти Лайла, только и всего.

— Злодеем он не был, но когда дело касалось сына, становился слеп и глуп. Ради этого мальчишки он на все был готов. Масса отправил Лайла в Техас, чтобы уберечь от беды, — в Луизиане тот впутался в одну историю, которая закончилась смертью человека. Но через несколько месяцев Лайл и в Техасе попал в переплет. Вот почему масса проделал такой путь. Он искал своего сына — и это единственная причина.