Голоса с улицы

– Они интуитивно догадывались, – продолжал Бекхайм, – что Земля не вечна. В этой связи мы должны понимать, что рай – это не место, пространственное удаленное от Земли, а, скорее, состояние вселенной, которое наступит, после того как Земля будет уничтожена. Из Библии нам известно, что все души после смерти ожидают Страшного суда и находятся в подвешенном состоянии: иными словами, для них не существует времени, длительности, изменений… Рай находится на вверху, а впереди. Рай будет проявлен именно здесь, а не в каком-нибудь другом месте. В сущности, Рай будет проявлен повсюду и поглотит даже Ад, то есть все области, не являющиеся Раем. Бессмысленно говорить о местонахождении Рая, поскольку он заполнит собой все… Переход от нынешнего мира к миру грядущему будет ознаменован разрушительным катаклизмом. Переходный период будет сопровождаться муками и огромными потрясениями. Это одно из знамений, предвещающих Второе пришествие. Именно по этим признакам древние определяли время прихода Христа. Они знали, что накануне гибели Земли должны будут высвободиться громадные, почти безграничные силы, и готовились к этому дню, но при их жизни он так и не наступил… Однако мы еще при жизни наблюдаем знамения, указывающие на неминуемый конец. Мы вступаем в период, требующий подготовки, в период, когда все люди станут свидетелями предсмертных судорог нашего мира и когда каждому человеку придется сделать выбор… Этот выбор, который когда-то казался абстрактным и чисто теоретическим, почти философским, теперь становится жизненно важным и настоятельным. Его никому не избежать. Все атомы нашего мира выстраиваются в шеренги для предстоящей великой битвы: каждая неодушевленная частичка материи, лишенная разума и сознания, склоняется на ту или другую сторону… У этих неразумных частиц нет выбора: они гонимы силами, которые полностью ими управляют. На какую сторону они станут, предопределено судьбой: они не в силах хоть как-либо изменить собственное конечное расположение. Винтовка, изготовленная на оружейном заводе, не в силах помешать тому, чтобы солдат схватил ее и ринулся в бой. Она не вправе пожаловаться, переметнуться на другую сторону, присягнуть на верность врагу. Враг для нее – любой противник, с которым сталкивается войско, а друг – любой воин, обхватывающий ее ствол… Но люди вовсе не являются неразумными частицами. В каждом из нас горит искра Божья. Конечно, нас можно насильно перетащить, будто неразумные частицы, на другую сторону, и мы, конечно, можем стать орудиями в руках тех, кто подталкивает нас к действию. Но мы можем решать сами за себя: каждый из нас обладает моральным правом на принятие индивидуального решения. И раз уж мы приняли это решение, ни одна сила в этой или любой другой вселенной не заставит нас изменить свою позицию… Задумайтесь над тем, что это означает. Это означает, что в конечном счете Бог не может решать за вас. Выбор – в ваших руках, а следовательно, и это самое важное, вы несете ответственность за свой выбор. Недостаточно просто сослаться на то, что вы не сделали никакого выбора: ведь это, в сущности, означает, что вы – просто винтовка, которую первый попавшийся солдат снял с пирамиды и пошел с ней в бой. В этом случае вы тоже сделали свой выбор, пусть даже вы этого и не признаете… Назревающая ныне битва станет тотальной. В нее будут втянуты каждый атом во Вселенной, каждая физическая частичка и каждое живое существо. Если мы оглянемся назад, то без труда проследим цепочку исторических событий, приведших к этому событию. На заре нашей жизни еще не существовало такого понятия, как «тотальная война». Попытайтесь представить, что оно будет означать спустя столетие – если, конечно, к тому времени Земля еще не исчезнет. Тотальность этой войны превзойдет любые нынешние представления. Если не верите, то задумайтесь, мог ли обычный гражданин, живший в 1852 году, представить себе напалм и атомные бомбы, применявшиеся в последней мировой войне?.. Когда я говорю, что впереди у нас, возможно, еще целое столетие, я вовсе не пытаюсь тем или иным способом предсказать, сколько времени у нас осталось. Я не знаю этого, да и никто не знает. Прошлое преподало нам ясный урок: в нашем скромном положении мы не в силах предсказать, когда наступят грядущие события. Даже исключительная интуиция не подскажет точную информацию – день, месяц, год. Вы понимаете, кем были пророки? Они были людьми, наделенными этой исключительной интуицией, этим особым чутьем – способностью созерцать грядущие события и запоминать их точно так же, как мы запоминаем события прошлого. В их сознании запечатлевались великие факты будущего. Все, что они видели, обязательно сбудется; но эти события носили такой необычный характер и внушали столь благоговейный ужас, что пророки прибегали к сложной поэтической образности для описания собственных видений на языке современной им эпохи… Представьте себе библейского пророка – простого землевладельца, который внезапно увидел Корейскую войну с самолетами и танками, огромными артиллерийскими орудиями, линейными кораблями и сложными радиолокаторами. Как бы он мог объяснить все это собственному народу? Как бы он мог объяснить это самому себе? А теперь представьте, что вы вдруг увидели мир, каким он станет две тысячи лет спустя. В вашем распоряжении – только слова, термины и понятия нашего времени, и все, что вы наблюдаете, следует выразить с помощью этих символов… Заключительный этап Великой битвы, возможно, начнется лишь через много столетий. У нас по-прежнему весьма примитивное представление о времени и пространстве: полное преображение, возможно, произойдет через тысячи или даже миллионы лет. Оно будет постепенным или, наоборот, резким. Для нас это не имеет значения. Для нас важно только то, что в наше время происходит явное размежевание сторон. Мы должны сосредоточить внимание на не том, когда начнется битва – в ближайшем или в далеком будущем, а на том, что обе стороны уже сплачиваются. Вот что касается нас напрямую. Оба воинства выстраиваются в четком и ясном порядке.

Глядя поверх аудитории, высокий чернокожий человек вещал:

– Никто на свете не сможет зарыть голову в песок, чтобы не видеть, как эти легионы растягиваются боевым строем прямо перед глазами. Ни один человек не сможет сказать: «Я их не вижу». Это ложь, а Бога нельзя обмануть. Никто не сможет остаться в стороне и сказать: «Эта битва меня не касается». У него нет выбора: она касается его напрямую, так как в этой битве решается участь его бессмертной души… Сто и даже пятьдесят лет назад все еще царила неразбериха. На протяжении трех тысяч лет являлись знамения, но их трудно было расшифровать. На арену выходили различные сражающиеся стороны. Каждая из них утверждала: «Мы – на Его стороне». Непримиримые соперники присягали на верность Богу, и любой честный человек приходил в замешательство. Бог понимал причину этой путаницы – человека легко обмануть лживыми притязаниями Дьявола… Но сегодня никакой путаницы больше нет: Дьявол уже не способен выдать себя за другого. Сквозь дым и огонь этой вечной, нескончаемой битвы проступают истинные очертания воюющих сторон. Они настолько очевидны, что их невозможно спутать. В настоящий момент Дьявол уже отказывается от всякого притворства. Слабыми уверениями в святости и благочестии больше никого не проведешь. Показались явные отметины, страшные клейма – по плодам их узнаете их!.. Нам известны признаки, по которым можно узнать Дьявола: они хорошо нам знакомы уже на протяжении тысячелетий. Видны ли эти признаки ныне?… Повсюду мы видим ненависть, жестокость, насилие. Все народы мира препоясывают чресла и готовятся сокрушить всякого, кто встанет ошуюю либо одесную. В каждом народе рождается голая, грубая сила, вооруженный кулак: сорвана личина правосудия. А голая сила и есть тот знак, по которому вы узнаете его – Сатану, заклейменного Божьей отметиной, изгнанного с небес и сброшенного в озеро огненное!.. В этой последней битве знамения становятся все яснее и отчетливее. Сатанинские полчища простираются по всему свету, по лицу земли. Какие могут быть сомнения? Как здравомыслящий человек может предположить, что в Последней битве Божьи знамена будут развеваться над атомными и напалмовыми бомбами, бронемашинами и тяжелой артиллерией? Разве можно поверить, что Тот, Кто создал Вселенную, также производит горчичный газ и бактериологическое оружие?… По плодам их узнаете их. На них дьявольская метка! Больше никакого притворства – мерзкие, волосатые твари стоят голые у всех на виду. Он окликает их собственным именем, и они отзываются на это имя. Не осталось ни стыда, ни отвращения: они сделали свой выбор. Они будут сражаться на его стороне, и когда он падет от Смерти второй, они падут подле него. Многие погибнут вместе с ним: так предсказано в Писании. Многие сгинут в озере огненном: «А диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков… И отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим. И смерть и ад повержены в озеро огненное. Это смерть вторая. И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное. И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет…» [18] Многие сгинут, как сказано в Писании, но не все будут уничтожены. Города сравняются с землей; равнины превратятся в бескрайние поля пепла; радиоактивные частицы будут сыпаться горячим дождем; урожай высохнет и погибнет от токсичных облаков; орды насекомых начнут разносить смертоносные бактерии; Земля содрогнется и расколется от огромных бомб, а океаны забьются в судорогах от взрывов; сам воздух станет грязным и тлетворным; Солнце скроется за черными тучами пыли – обо всем этом написано, и все это сбудется… Однако некоторые все же уцелеют. Некоторые спасутся. Бог не допустит того, чтобы погибло все человечество: тот, кто покинет войска равнин и уйдет из городов равнин, будет сидеть одесную Его в Раю. Так Он пообещал, а Божье обещание, в отличие от человеческого, нельзя нарушить. Бог видел все это: для Бога все это уже произошло… Но для того чтобы спастись, необходимо действовать. Нужно стремиться спасти свою жизнь, иначе вас повергнут, уничтожат вместе с остальными. Дабы сидеть одесную Господа, следует отречься от Дьявола, отказаться его поддерживать. Необходимо устремиться в горнюю ввысь – к Господу Богу. Надлежит обратить спину к деяниям Дьявола, к его вооруженным силам, пушкам и кораблям, танкам и самолетам, к его могущественным адским легионам. На нашей планете огромные полчища стремятся превзойти друг друга в численности: они гордо выступают, похваляются и неуклонно вооружаются. Дьявольские силы могущественны, но пред Богом они ослабеют и падут. И будут ввержены в озеро вечного огня… Откажитесь, отрекитесь – не позволяйте втягивать себя в бойню. Если вам дадут винтовку, бросьте ее на землю. Если вам навязывают орудия смерти, обратите к ним спину. Тот, кто убивает, потеряет свою душу вечную. Тот, кто не убивает, остается верен Богу и не боится физической смерти, будет сидеть одесную Господа в Раю… Тот, кто оставит пр'oклятые города и технические изобретения, заводы и здания, улицы и оружие, бомбы и бомбоубежища, сирены и каски и устремится в высокие горы, тот будет спасен… А больше не спасется никто!

18

Откр. 20, 10; 20, 13–15; 21, 1.

Часть вторая День

Ребенок был мальчиком, и звали его Питом.

Пит лежал в кроватке и жадно глотал солнечный свет. Младенца усеивали солнечные блики: он чихал, когда луч попадал в нос, пускал слюнки, пытаясь его разжевать, а затем злился и писался в пеленки.

Июльское утро выдалось теплым и ласковым: все окна в квартире были широко распахнуты, и шторы дремотно вздымались в порывах свежего ветерка, гулявшего по комнатам. Эллен Хедли сидела за хромированным кухонным столиком, напротив Джима Фергессона: между губами у нее торчала сигарета, а на коленях стояла миска с клубникой.

Джим Фергессон прислонился к раковине, скрестив руки на груди. Так как дело было в воскресенье, он не стал надевать свой синий двубортный саржевый костюм, а надел взамен цветную рубашку с короткими рукавами, старые парусиновые рабочие штаны и садовые туфли. Фергессон явственно лысел и толстел. Между пуговицами рубашки выпирало массивное, солидное брюшко. Округлое морщинистое лицо было красным и влажным от летней испарины.

– Как по-твоему, – печально спросил он, – мне можно баночку пива?

– Конечно, – сказала Эллен и, дочистив последнюю клубничину, встала.

– Я возьму, – быстро бросил Фергессон. В присутствии девушки он всегда становился неловким. – Скажи мне, где стоит эта хрень – в холодильнике?

Игнорируя его нервные протесты, Эллен поставила миску с клубникой на стол и пересекла кухню, направляясь к холодильнику. С тех пор как родила, она снова стала стройной и легкой. На дворе стояло лето, и на ней была белая хлопчатобумажная мужнина рубашка с закатанными рукавами, сандалии и широкая юбка в сборку с узором в горошек. Каштановые волосы свободно рассыпались по рукам и плечам, когда Эллен наклонилась, чтобы поискать в выдвижном ящике открывалку.

– Позволь мне, – буркнул Фергессон. – Не хочу причинять тебе никаких хлопот.

Налив пиво в высокий бокал, Эллен сказала:

– Пожалуй, и я чуть-чуть выпью. Можно, я допью то, что не влезло?

– Ага, – согласился Фергессон, с благодарностью принимая пенный бокал. – Хотя знаешь, если наливать против стенки, в бутылке остается не так уж много.

Эллен сморщила нос:

– Теперь я понимаю, что имел в виду Стюарт, рассказывая о вас.

– Правда? – Фергессон вспыхнул и стал смущенно бродить по кухоньке. Он все глубже увязал в трясине неловкости: в присутствии молодой мамочки он превращался в мямлю. – Вам надо сорвать этот линолеум, – он ткнул в раковину. – Постелите кафель – он не гниет, – затем показал на кран. – И ради бога, уговори Недотепу поставить смеситель! Он ведь может привести все в порядок, если захочет. Мог бы отремонтировать всю квартиру, если б только не витал в облаках.

Эллен уселась за стол и взяла миску с клубникой.

– Вы тяжелый человек, мистер Фергессон.

При этих словах он побледнел. Его поразило обращение «мистер»: Фергессон сразу вспомнил, где находится. Достав носовой платок, он вытер горячий пот с раскрасневшегося лица.

– Кстати, – сказал Фергессон негромко, – а где он сам? За этим-то я и зашел.

– Стюарт? – Эллен пожала плечами. – Наверное, пошел за игрушками для малыша.

– В воскресенье?

– Ну… – Она потянулась за сигаретой, лежавшей в пепельнице. – Видимо, он поехал с Дейвом Гоулдом на север полуострова. Некоторые большие магазины игрушек на шоссе в воскресенье открыты: если долго искать, обязательно что-нибудь найдешь.

Наступила пауза.

Фергессон не сомневался, что это простая отговорка. Слова Эллен именно так и прозвучали: ее равнодушие и насмешливая уклончивость говорили о желании закрыть тему. Не зная наверняка, как поступить, Фергессон заметил:

– Он явно помешался на парне. Постоянно твердит о нем на работе. Висит над прилавком с одной из тех цветных фотографий. Кудахчет над ней со старухами.

– Да, – монотонно подтвердила Эллен. – Он много думает о Пите.

– Он что, и правда поехал искать на шоссе…

– Он поехал забрать сестру. Привезет их, чтобы показать ребенка.

– Сестру! – воскликнул Фергессон. – Не знал, что у него есть сестра.

– Есть, – сухо сказала Эллен. – Он хочет показать ей младенца. Хочет, чтобы она вынесла свой вердикт… Мы все этого ждем.

Фергессон беспокойно прошагал в гостиную. Июльская жара делала его раздражительным: он шлепнул себя по затылку, потер руки и выглянул в окно на опрятную улицу с зелеными лужайками и кое-где припаркованными спокойными автомобилями – некоторые из них как раз наслаждались еженедельной мойкой.

– С тех пор как родился ребенок, – сказал он, – Недотепа изменился. Стал более спокойным: по-моему, он наконец-то повзрослел.

– Дело не в ребенке.

– В чем же тогда? Разумеется, в ребенке! Он чувствует себя отцом, несет ответственность. Он больше не может уходить, когда ему вздумается.

Сидя за кухонным столом с миской клубники, Эллен сказала:

– Это случилось еще до рождения Пита. Помните, когда приезжал тот человек – Теодор Бекхайм? Его портрет еще висел в витрине «Здорового питания»… Я видела его, когда мы со Стюртом там однажды обедали.

– А, та религиозная секта, – неопределенно сказал Фергессон.

– Стюарт сходил на его лекцию. Я хорошо помню, потому что мы тогда страшно поссорились. Я не хотела идти и не хотела, чтобы шел он. Понимаете, я знала, чем это кончится: я ведь знаю, как Стюарт относится к подобным вещам. В некотором смысле я знаю его лучше, чем он сам себя знает. Он был так взволнован… Он воспринимает подобные вещи очень серьезно.

– Чересчур серьезно, – поправил Фергессон.

Эллен нервно потушила сигарету и закурила другую. В лучах июльского солнца ее голые руки казались смуглыми, покрытыми пушком и слегка влажными от пота.